– Ну, Эверетт, – ласково произнес Джеремайя, – говорят, ты больше не хочешь работать в моей фирме?
– Послушай, Джеремайя, я больше не могу так рисковать. Это безумие. Если меня сцапают, я сяду в тюрьму надолго.
– Вряд ли тебе дадут сильно больше, чем за твои игры с пятнадцатилетней девчонкой, – заметил Джеремайя.
– Я был уверен, что она совершеннолетняя, – вяло защищался Эверетт.
– Слушай сюда, Эверетт. Ты просто мелкий говнюк и трахаешь маленьких девочек. Ты будешь работать на меня столько, сколько я скажу, если не хочешь оказаться в тюрьме с пацанами, которые обстругают тебе хрен бритвой.
Прежде чем Эверетт успел ответить, Костико с силой схватил его, согнул вдвое и погрузил головой в таз с ледяной водой. Секунд двадцать он удерживал его голову в воде, потом отпустил. Эверетт судорожно хватал ртом воздух.
– Ты пашешь на меня, Эверетт, понял? – шепнул ему Джеремайя.
Костико снова погрузил голову несчастного в воду. Пытка продолжалась до тех пор, пока Эверетт не пообещал верно служить хозяину.
* * *
– Джеремайя топил людей? – переспросил я. Рассказ Вирджинии сразу напомнил мне, каким способом была убита Стефани.
– Да, капитан, – кивнула Вирджиния. – Они с Костико специализировались на этой симуляции утопления. Их мишенью всегда были обычные парни, впечатлительные и податливые, с которых семь шкур можно было драть. Но когда я видела, как какой-нибудь бедолага выходит из “офиса” в слезах и с мокрой головой, я знала, что там произошло. Говорю вам, Джеремайя уничтожал людей изнутри, он никогда не оставлял внешних следов.
– А Джеремайя никого таким образом не убивал?
– Вполне возможно. Он был способен на все. Я знаю, что некоторые люди исчезли бесследно. Может, их утопили? Или сожгли? Похоронили заживо? Скормили свиньям? Понятия не имею. Джеремайя ничего не боялся, он боялся только тюрьмы. Потому и был такой осторожный.
– Что было потом?
– В январе 1994 года я родила. Между нами с Джеремайей все осталось по-прежнему. Про свадьбу или про то, чтобы жить вместе, не было и речи. Но он давал мне деньги на ребенка. Причем никакой вульгарной наличности. Выписывал мне чеки или перечислял деньги на счет. Официально. Это продолжалось до июля месяца. До самой его смерти.
– А что произошло в тот вечер, когда он погиб?
– По-моему, Джеремайя так боялся тюрьмы из-за своей клаустрофобии. Говорил, что для него невыносима сама мысль о том, чтобы сидеть взаперти. Ездил он почти всегда не на машине, а на громадном мотоцикле, никогда не надевал шлем. Каждый вечер проделывал один и тот же путь: около полуночи, редко позже, выезжал из клуба и ехал по тридцать четвертому шоссе, оно идет по прямой почти до его дома. Всегда несся как полоумный. Считал себя свободным, непобедимым. Чаще всего он был пьян. Я всегда думала, что когда-нибудь он убьется на своем мотике. Но мне и в голову не могло прий ти, что он расхреначит себе башку в одиночестве и сдохнет на обочине, как собака, после долгих часов агонии. Врачи в больнице сказали, что, если бы его нашли раньше, он бы, может, и выкрутился. В жизни не испытывала такого облегчения, как когда мне сказали, что он умер.
– Вам что-нибудь говорит имя Джозеф Гордон? – спросил я. – Он до июля 1994 года был мэром Орфеа.
– Джозеф Гордон? – повторила Вирджиния. – Нет, ничего не говорит, капитан, а почему вы спрашиваете?
– Он был коррупционером, я подумал, вдруг он был связан с Джеремайей.
– Знаете, я никогда не совала нос в его дела. Меньше знаешь – крепче спишь.
– Что вы делали после смерти Джеремайи?
– То единственное, что умела делать, – продолжала петь в “Ридже”. Мне хорошо платили. Этот кретин Костико по-прежнему там.
– Занимается теми же делами?
– Занимается клубом. Делишки Джеремайи прекратились после его смерти. Костико далеко до ума и размаха Джеремайи. Все работники подворовывают, он один ничего не замечает. Даже в тюрьму попадал за какие-то мелкие спекуляции.
От Вирджинии Паркер мы отправились в клуб “Ридж”. Заведение открывалось под вечер, но внутри какие-то работники, не особо усердствуя, занимались уборкой. Клуб находился в подвале, как в старину. По одной лишь вывеске можно было понять, почему это место в 1994 году было модным, а в 2014-м устарело. У стойки мы заметили здоровяка лет шестидесяти, из тех крепышей, что дурно стареют. Он принимал ящики с алкоголем.
– Кто вас пустил? – разозлился он, увидев нас. – Мы открываемся в шесть вечера.
– Вип-посетители, цыпочки, – ответил Дерек, показывая полицейский жетон. – Это вы Костико?
Мы сразу поняли, что не ошиблись: тот припустил с места, как заяц. Промчался через зал и кинулся в коридор, ведущий к пожарному выходу. Бегал он быстро. Мы с Анной бросились его догонять, а Дерек кинулся к главной лестнице. Костико, перепрыгнув несколько узких ступенек, выскочил через дверь наружу и исчез в ослепительном свете дня.
Когда мы с Анной в свой черед оказались на улице, Дерек уже обездвижил толстого Костико на парковке и застегивал на нем наручники.
– Ну ты даешь, Дерек, – сказал я, – все твои рефлексы на месте!
Он улыбнулся счастливой улыбкой:
– Снова побыть опером полезно для здоровья, Джесси.
Костико звали Коста Суареш. Отсидел он за торговлю наркотиками, а удирать бросился как раз из-за пухлого пакетика с кокаином, оказавшегося у него в кармане. Судя по количеству, он явно продолжал им приторговывать. Но нас интересовало не это. Мы хотели допросить его как следует, пользуясь тем, что застали его врасплох. Допрос проходил прямо в клубе. Там была подсобка с табличкой на дверях: офис. Комната была именно такой, как ее описывала Вирджиния, – холодной, без окон. С раковиной в углу, под которой стоял старый медный таз.
Допрос вел Дерек.
– Нам плевать, чем ты торгуешь у себя в клубе, Костико. У нас к тебе вопросы по поводу Джеремайи Фолда.
– Со мной уже двадцать лет никто про него не говорил, – удивился Костико.
– Тем не менее ты хранишь о нем память, – отозвался Дерек. – Значит, это здесь вы занимались своими мерзостями?
– Это Джеремайя был любитель всяких глупостей. По мне, так я бы предпочел добрые старые кулаки.
И Костико продемонстрировал нам свои толстые пальцы в тяжелых металлических перстнях с шипами. Да уж, умом он не блистал. Но ему хватило здравого смысла, чтобы понять: лучше рассказать нам все, что мы хотим знать, чем оказаться в полиции за хранение наркотиков. Выяснилось, что Костико никогда не слышал про мэра Гордона:
– Гордон? Мэр? Мне это имя вообще ничего не говорит.
Поскольку Костико утверждал, что у него плохая память на имена, мы показали ему фото мэра. Но он его не узнал:
– Этот парень сюда ни разу не заглядывал, точно. Я лиц не забываю. Уж поверьте, если б я его когда встретил, узнал бы сразу.