А потом я заснула.
Я спала до тех пор, пока не появилась Китти с коробками китайской еды.
Она толкнула меня со словами:
– Эй, ты что, спишь?
Я прикрыла глаза рукой.
– Не надо меня будить!
– Я принесла ужин, – сказала она, словно это все оправдывало, а потом принялась распаковывать контейнеры.
Но когда я окончательно проснулась, я кое-что заметила.
– О, мой Бог! Мне нужно пописать! Я это чувствую!
Кит посмотрела на меня так, словно сочла сумасшедшей.
– Ура?
Я указала ей на доску:
– Мы должны добраться до туалета.
Чтобы не тянуть резину, скажу коротко – я сделала это. Мы сделали это – я и моя уретра. Все прошло как по маслу.
За исключением того момента, когда я посмотрела на Китти и обнаружила, что она пытается сфотографировать меня, сидящей на унитазе.
– Кит! Какого черта! Не фотографируй меня, когда я писаю!
– Это для Инстаграма, – пояснила Китти, как будто от этого мне должно было бы стать легче. – Это называется фотожурналистика!
Она что, всегда была такой сумасшедшей? Мы только что стали налаживать наши отношения!
– Прекрати это немедленно.
– Я шучу, – сказала Кит. – Но мои подписчики и вправду болеют за тебя.
– Это правило номер два, – продолжала я. – Никаких фотографий. Никогда.
– Даже селфи?
– Это моя палата и мои правила. Никаких утешений. Никаких фото. И никаких чертовых селфи.
– Хорошо.
– Хорошо. И помоги мне пересесть в кресло.
Мы благополучно добрались до кровати, и, когда я на ней устроилась, Кит разложила передо мной китайскую еду, словно это был праздничный пир. Жареные пельмени, яичные роллы и цыпленок в кунжуте. Все мои любимые еще с детства блюда.
Я отлично знала, чего она добивалась.
– Надеюсь, эту еду ты принесла не в качестве утешения?
Кит прищурилась:
– Это все то, что я сама очень люблю. Ты не можешь винить меня за то, что находишь эту еду утешительной.
– Я буду винить тебя, сколько мне захочется, – сказала я, но улыбнулась. Хотя эта улыбка далась мне с трудом, словно мышцы и на лице тоже атрофировались.
Кит подцепила палочками кусочек цыпленка.
– Ну, разве ты не рада тому, что я здесь?
Я и вправду радовалась. Гораздо больше, чем готова была признать.
– Только тогда, когда ты не фотографируешь меня сидящей на этом проклятом унитазе.
Я не могла есть много, но Кит могла. И она прикончила все яичные роллы и все пельмени, макая их в соус и облизывая пальцы. А потом, после того как все было убрано, она объявила:
– А теперь будем стричься!
Я сморщила нос:
– Я слишком устала.
– Ты только что спала!
– Да. Это был мой вечерний сон.
– Нет! – возразила Кит. – Я запланировала настоящий девичник.
И она начала доставать из сумки разнообразные предметы: коробку шоколадных конфет, маникюрный набор и лаки, пакет с попкорном, Боггл
[7], пару выглядевших крайне неприлично любовных романов и какие-то провода.
– Да, похоже, ты запланировала неслабую вечеринку.
Она кивнула:
– Настоящую оргию.
– Теперь я рада, что ты меня разбудила.
Она снова кивнула, словно не заметив моего сарказма:
– Я могу подключить компьютер к телевизору. Будем смотреть «Бриолин».
Я невольно улыбнулась. Когда мы были детьми, то обожали этот фильм. Мы включали его и начинали танцевать, забираясь на мебель и распевая дуэты.
Хотя она всегда заставляла меня исполнять партию Дэнни.
Кит встала и подняла одну руку вверх, словно собралась танцевать.
Я никак не отреагировала.
– Ну же! Я разрешаю тебе сегодня быть Сэнди.
Слишком поздно.
– Я не хочу быть Сэнди.
– Нет, хочешь.
– И я не в настроении петь.
– Ты всегда в настроении петь.
– Уже нет.
Она прищурилась:
– Когда ты пела в последний раз?
– Не помню.
– Я читала статью о том, что, если у вас есть талант и вы не в состоянии найти ему применения, это может разбить вашу жизнь.
Я посмотрела на нее в упор:
– Слишком поздно.
– Это самое мрачное высказывание, которое я от тебя слышала.
– Очень хорошо.
Она давила на меня, и мне не оставалось ничего другого, как отвечать ей тем же.
– И это даже не правда.
Я почувствовала, как во мне закипает злость. Если я говорила, что моя жизнь уже разбита, значит, она, черт возьми, была разбита!
– Сойдемся на том, что каждый останется при своем мнении.
Я могла прочитать по ее лицу, что она думает, будто я просто упрямлюсь.
И чем дольше она смотрела на меня, тем больше я ожесточалась. Она что, собирается стоять передо мной на своих здоровых ногах и испытывать недовольство тем, что я не кричу от восторга?
– Похоже на то, что мы поменялись ролями, – наконец сказала она.
Я приподняла бровь, словно говоря: «Неужели?»
– Кажется, в первый раз я стараюсь улучшить положение, в то время как ты пытаешься ухудшить его, – продолжала она ровным тоном, словно мы обсуждали погоду за окном.
И вдруг я впала в бешенство.
– Я не стараюсь ухудшить положение, – возразила я сдавленным голосом, словно моя гортань стала сухой, как наждачная бумага. – Все уже и так очень плохо.
– Все всегда может стать еще хуже, – объявила Кит.
И я выкрикнула против своей воли:
– Но не для меня!
Меня всегда поражало, как быстро братья и сестры могут разозлиться друг на друга. Словно все, что их бесило друг в друге, накапливалось и складывалось в некий эмоциональный шкаф, и в такие моменты, как этот, в считаные секунды дверцы распахивались, и разгорался скандал.
– Ты должна прилагать усилия! – настаивала Кит таким тоном, словно говорила мне это уже раз сто.
– Я и так стараюсь!
– Нет, не стараешься!
С сестрами всегда так. И вообще с семьей. Я едва приоткрыла окошко в мою жизнь, и она уже ворвалась туда и стала чувствовать себя как дома – фотографировать меня и командовать мною. Мы даже еще официально не помирились, а она уже диктовала мне, как я должна жить.