Подумаю об этом завтра утром. Но я весь вечер витаю в облаках, выполняя школьные задания. Первое свидание с Лиамом. Ночной разговор с отцом. Мама. Эмма и Оливер. Папа слишком занят, чтобы обращать на меня внимание: он корпит над последней написанной им главой, пока я занимаюсь математикой. До срока сдачи осталось две недели, напоминает он, как будто об этом возможно забыть. Всего две недели на четыре последних главы.
С первыми двумя книгами отец намного опережал график. Но не в этот раз. Ставки стали выше, ведь важно выработать идеальную концовку всей трилогии. В день он теперь стирает написанного текста больше, чем пишет.
Вечер каким-то образом подходит к концу, и после ужина к нам заходит Лиам. Опять безо всякого предупреждения и мячиков для пинг-понга. Как бы мне ни была дорога наша традиция, мне очень нравится и то, что теперь он пользуется входной дверью. Нравится, что эта новая привычка знаменует для нас начало новой эры. Папа сегодня на весь вечер заперся в кабинете, так что мы занимаем диван в гостиной. Мы ожесточенно рубимся в «Эрудит», мне не хватает только буквы «а», чтобы сложить слово «рыцарь», и вот я рассказываю ему об Эмме.
– Погоди-ка, – говорит Лиам, после того как я вкратце рассказываю ему об Оливере. Одним глазом он все же косится на свои буквы. – Это тот рыжеволосый парень, с которым ты разговаривала во время автограф-сессии, так? Я еще думал, что он там делает. Решил, что берет автограф для сестры или подружки, что-то такое. Без обид. Не твоя обычная аудитория.
– Так и есть, – киваю я. – Он сказал, что у него сестра больна и что она будет счастлива получить от меня электронное письмо. Я его написала. Вчера вечером. Просто короткое сообщение, в котором я выразила надежду, что она скоро поправится. Но сегодня мне написал Оливер, что, мол, сестра в больнице, и поэтому…
– Он хочет, чтобы ты к ней зашла?
– Ага. Правда, пишет, что не хочет на меня давить.
– Да, легко сказать «я не давлю», но при этом давить на тебя уже самим вопросом. А что с девочкой?
– Не знаю. Предполагаю, что рак, но кто знает? Раз она больна настолько, что ей нужна больница. Не могу перестать об этом думать.
– Погоди, – говорит Лиам и поворачивается ко мне. Он хмурится, и его брови сейчас превратились в одну длинную темную линию. – Ты же не собираешься и правда к ней поехать, так?
– Ну, нет…
Я прерываюсь и начинаю гладить Люси, используя ее как предлог, чтобы отвернуться в сторону. Я так часто делаю, по-моему. Люси – моя поддержка и опора.
– Может быть, съездить? Не знаю. Я пока ничего не решила.
– Ну то есть я, конечно, понимаю, это не мое дело, решение только за тобой. Но… Ты же не собираешься обманывать девочку, которая нездорова? Мне эта идея кажется… Я не знаю… Еще более дикой и безнравственной.
– Дикой и безнравственной? – Я поворачиваюсь к Лиаму.
– Ну, блин… Ну ты же поняла!
Он смотрит на меня так, будто договаривать необязательно. Как будто мы оба прекрасно понимаем, что он имеет в виду. И я прекрасно понимаю. О, как я понимаю. Я знаю, что все это насквозь безнравственно, дико и безнравственно, как выразился Лиам. Я это знала с самого первого дня, как согласилась пойти к Сьюзан Ван Бюрен, и сейчас это чувство тысячекратно усилилось. Эта правда так тяжела, что способна меня задушить. Весь день я ношу на себе это бремя, каждый божий день. Вот почему я чаще всего прячусь от людей. Вот почему мой мир так узок. Даже слишком узок.
Совершенно необязательно, чтобы об этом мне еще и Лиам напоминал. И то, что он впервые вслух меня осудил, заставляет меня сказать:
– Я именно так и поступлю.
Слова вырываются сами собой, я не успеваю остановить их.
– Я пойду и навещу Эмму в больнице. Знаю, вся моя жизнь – ложь, я сама – ложь, но что, если это сделает ее счастливой? Так ли это плохо? Воспользоваться неправдой для того, чтобы сделать одно доброе дело.
Я все еще не уверена, что хочу это сделать, но теперь деваться некуда. Я провела черту собственной рукой, как будто начертила линию толстым черным маркером по белоснежному листу бумаги. Теперь некуда отступать.
– Прости, но… Я просто не понимаю, – тихо произносит Лиам. – Я изо всех сил стараюсь тебя поддержать, честно. Делай так, как считаешь нужным. Это твоя жизнь.
Волна гнева отступает, и теперь я не уверена в том, что чувствую. Может быть, это страх. Страх, что я навсегда разорвала тончайшую только-только возникнувшую связь между мной и Лиамом. Потому что его слова – чистая правда. И он расстроен, потому что ему не все равно. Потому что у него есть моральные принципы. Частично именно из-за них он мне так нравится. Но если то, что я делаю в жизни, так плохо и безнравственно, почему бы не воспользоваться всей этой ситуацией, чтобы хотя бы один раз сделать что-то хорошее? Почему не сделать одну больную девочку немного счастливее?
Лиам улыбается мне, слабо и нерешительно, а потом говорит:
– Думаю, мне пора. Тренер попросил нас завтра утром прийти на дополнительную тренировку. Ненавижу рано вставать по субботам, но у нас впереди целая полоса важных матчей. У нас же все хорошо?
Его темные глаза еще сильнее темнеют. Зрачки расширены, он смотрит на меня немигающим взглядом.
– Конечно, все хорошо, – отвечаю я и беру его за руку. – Хотя я немного расстроена, что не выиграла в этом раунде… Так что, пожалуй, я сохраню наши буквы.
Мы целуемся в дверях, но сегодня это всего лишь быстрый чмок.
– Увидимся завтра, – говорит он, обнимая меня на прощание и выходя на крыльцо.
– Да, завтра, – отвечаю я. «Завтра после больницы», – думаю я про себя.
Я смотрю сквозь стекло, как Лиам уходит, пока он не скрывается за кирпичной стеной во дворе. Тогда я принимаю решение: я не стану рассказывать папе о том, что придумала, хотя обычно такие вопросы всегда официально обсуждались командой Тисл Тейт. Завтра скажу ему, что хочу сходить на долгую прогулку или что давно не была в кино. От одной мысли все у меня внутри содрогается, и это так убого. Сходить к больному ребенку в больницу – тоже мне бунт против родителя.
* * *
Я еще раз бросаю взгляд на листок с номером палаты Эммы, чтобы проверить, не ошиблась ли я. В детской больнице я была всего один раз, здесь проводили благотворительный читательский марафон, в рамках которого я раздавала автографы вместе с еще двумя писателями из Филадельфии. Правда, тогда это была нарядно украшенная комната отдыха, а не больничная палата.
Да, передо мной та самая дверь. Я здесь при том, что сама еще не до конца уверена, что хочу тут находиться. Я делаю шаг и осторожно пристраиваюсь у стены, чтобы меня не было видно из палаты. Прислушиваюсь. Тихое пиканье, голос диктора из новостей, женский смех. Я не могу определить, какие звуки раздаются из палаты Эммы, а какие – из соседних палат. Делаю еще один шаг, теперь от приоткрытой двери меня отделяют какие-то сантиметры.