Собибор / Послесловие - читать онлайн книгу. Автор: Лев Симкин cтр.№ 60

Видеокассету с фильмом Печерский все же получил. Ольга Ивановна после его смерти вспоминала: “Вот эту кассету – из Штатов прислали – крутил раза четыре. Ругался сильно. В фильме один мальчик заманивал немецких офицеров в хитро расставленные ловушки, где их убивали. А было по-другому: в этом заманивании участвовали немало мужчин, в том числе и капо”. Совершенно не похож он был на Рутгера Хауэра, получившего “Золотой глобус”. И дальше: “Хауэр, конечно, хорош. Но он – вылитый ариец, ему бы кого-то с той стороны играть. А мой Саша восточного типа был мужчина”.

Блатт, напротив, узнал себя в молодом американском актере, исполнявшем его роль. Он был консультантом “Побега из Собибора” и присутствовал на съемках. Когда снималась сцена побега, актер в роли Тойви зацепился за ограждение и долго не мог вырваться. Блатту показалось, что это продолжается слишком долго, и ему стало страшно. Когда, наконец, актер побежал по полю, Блатт последовал за ним. Эпизод давно сняли, а Блатт все бежал и бежал. Его – исцарапанного, в разбитых очках – нашли спрятавшимся в лесу спустя несколько часов.

Но вообще это было на него совсем не похоже. “Блатт невысокий, но крепко сбитый и сильный, – писала о нем Ханна Кралль. – Его легко представить стоящим перед зеркалом: короткая шея, широкая грудь, майка и пузырек новейшего американского средства от седины. Но картина эта не должна вызывать ироническую улыбку. Сила у Блатта прежняя – та же, что когда-то приказала ему выжить”.

Через год после премьеры Печерского попытался вытащить за границу Блатт. “Томас сказал по телефону, что нас вызовет в апреле 1988 года, – приписка Ольги Ивановны на письме Печерского Леву от 29 августа 1987 года. – Хочет приурочить к годовщине выхода фильма. Дай бог, чтобы А.А. был здоров”. Но он, увы, уже не был здоров и по этой причине не стал оформлять загранпоездку.

В Советском Союзе тоже мог бы быть снят фильм о Собиборе. Печерский мечтал о нем, стучался в разные двери. Одно из его обращений было адресовано в творческое объединение “Экран” – крупнейшую в стране киностудию, снимавшую картины для телевидения. Сохранился ответ оттуда от 11 июля 1978 года: “Тов. А. А. Печерскому. Мы очень внимательно обсудили Ваше предложение создать антифашистский фильм о Сопротивлении, об узниках немецких лагерей смерти. Совершенно согласны с Вами: антифашистская тема всегда останется центральной в нашей пропагандистской работе. Хочется напомнить Вам нашу картину “Был месяц май”. Этот фильм – страстное предупреждение против фашизма, разоблачение его античеловеческой сущности, зверств фашизма в лагерях смерти. Думается, что эта работа режиссера М. Хуциева всецело отвечает тем задачам, которые Вы в своем письме ставите перед создателями такого фильма. Но мы и в новых своих планах неизменно будем учитывать Ваше пожелание больше видеть фильмов, которые воспитывают молодое поколение на примерах героической борьбы с фашизмом старшего поколения нашего народа”.

Представляю, как расстроился бы Марлен Хуциев, узнав, что его доброе имя использовали в отписке герою. А подписана она была заместителем директора “Экрана” Тамарой Огородниковой, в недалеком прошлом – директором картины “Андрей Рублев”. Когда разгорелся скандал по поводу заживо сожженной на съемках знаменитого фильма коровы, она уверяла публику, что корова была накрыта асбестом и не горела. Пришлось Алисе Аксеновой, директору Владимиро-Суздальского музея-заповедника, на территории которого шли съемки, призвать ее не лукавить.

Так что лукавить ей было не впервой. А руководил объединением “Экран” в то время известный мне лично Борис Михайлович Хессин, “подневольный и весьма боязливый человек”, как отозвался о нем режиссер Владимир Алеников. Михаил Козаков рассказывал, как пришел к нему пробивать “Покровские ворота”. “Миша, – сказал Хессин, – хотите, чтобы вас запустили с вашей сомнительной комедией, сыграйте Дзержинского!” После этого Козакову пришлось сыграть еще в двух фильмах (чтобы зритель не запутался в железных Феликсах), прежде чем получить разрешение на свой шедевр. Этот некогда важный человек таким уж подневольным мне не казался – просто знал правила игры и по ним играл. При этом – не чета нынешним телевизионным Крезам – был небогат, даже по скромным тогдашним понятиям, не имел машины и дачи, выходные проводил в пансионате Софрино, где мы не раз оказывались соседями. Помню, как он старательно избегал в разговорах со мной “национальный момент”, а чей-либо интерес к этническим корням вызывал у него насмешки. Его собственные корни лишь усугубляли в нем осторожность.

После побега Печерский всех спрашивал о Люке, но ее никто не видел. Всю свою последующую жизнь он все надеялся, что она жива. Пытался ее разыскивать, упоминал в переписке с разными голландскими корреспондентами. Печерский рассказывал, что Люку считали голландкой, хотя она была из Гамбурга. Вскоре после прихода Гитлера к власти отцу Люки, коммунисту, угрожал арест, но ему удалось скрыться. Семья эмигрировала в Нидерланды, откуда всех отправили в Собибор, где оба ее брата погибли в третьем лагере. Настоящее имя Люки Печерскому не было известно.

“Насколько мне известно, только две голландские женщины пережили Собибор – Сельма и Урсула Шафран, урожденная Штерн, – из письма Роберта ван Албада Печерскому от 9 июня 1966 года. – Мне очень жаль, что Урсула Штерн – не Люка”.

Надежда на ее спасение не умерла в нем до конца, о чем можно судить по его переписке. Переводчица и журналистка Дуня Бреер из Амстердама написала Печерскому 15 июля 1981 года: “Меня зовут Дуня, я родилась 30 июня 1942 года, и несколько месяцев спустя моих родителей арестовали, мама была в Равенсбрюке”. Дуню воспитали бабушка и дедушка, жившие на той же улице, где жила и вела свой знаменитый дневник Анна Франк. Между Печерским и Дуней завязалась переписка. 22 августа 1983 года Печерский обратился к ней с необычной просьбой: “Несколько месяцев назад я начал получать из Голландии письма от Гертруды Эдвард из Амстердама. В первых трех письмах ничего нельзя было понять, письма сумбурные, непонятные, что-то о ревности, о том, что она купила обувь на Рождество, потом прислала дамскую кофточку “для какой-нибудь бабушки”. В архиве Лева сохранилось четвертое письмо от этой странной женщины. В конверт вложено фото дамы с обнаженной спиной, в одних только джинсах, стоящей лицом к стене. Текст под изображением неумело написан по-русски, тогда как само письмо – по-голландски: “Александр, здесь моя спина, ты можешь видеть, хорошо ли я сформирована. Гертруда. Одесса мама”.

Естественно, Печерский подозревал, что написавшая ему женщина не совсем здорова, тем не менее попросил Дуню найти ее и попытаться что-то выяснить: “У меня в лагере Собибор была конспиративная подруга по имени Люка. После побега она затерялась, и я после войны разыскивал ее через печать и радио. Об этом писала и голландская пресса. Эта женщина прислала мне вырезку из голландской газеты с фотографией женщины. Правда, она не похожа на ту девушку, да и имя ее было Люка. В настоящее время ей должно быть приблизительно 60 лет, а в газете значительно меньше”. Продолжение этой истории мне неизвестно, но вряд ли оно было сколько-нибудь утешительным для Печерского.

По данным Юлиуса Шелвиса, Гертруда Попперт (подпольная кличка – Люка) родилась в 1914 году и прибыла в Собибор вместе с мужем Вальтером, убитым в Собиборе после восстания. Он ссылается на транспортный лист от 18 мая 1943 года и другие данные германских архивов. Увы, слишком многое в этих данных не совпадает с рассказом Печерского. Его Люке было всего 18 лет. Правда, возможно, Гертруда Попперт преуменьшила свой возраст, а может, исхудавшая 29-летняя женщина казалась Печерскому 18-летней? Отец Гертруды, Антон Шёнборн, был коммунистом, потом членом нацистской партии, куда, по-видимому, вступил, чтобы защитить жену и дочь от преследований. По моей просьбе профессор Сельма Лейдерсдорф из Амстердама обратилась к Юлиусу Шелвису за разъяснением, но сколько-нибудь убедительных доказательств идентичности этих двух лиц ей добыть не удалось.