Штрафбат. Наказание, искупление (Военно-историческая быль) - читать онлайн книгу. Автор: Александр Пыльцын cтр.№ 22

Да к тому же меня ждет замкомбата, и не подумает ли он, что я прячусь где-то, как трусливый кролик. Как будто какая-то внутренняя пружина подбросила меня, я вскочил и, не обращая внимания на вздымавшиеся то тут, то там фонтаны взрывов, побежал вперед. И будто по мановению волшебной палочки, вдруг почти сразу же прекратились разрывы. От неожиданности я даже остановился, не веря, что весь этот кошмар закончился. Видно, судьбе моей или Богу (тогда мы отождествляли эти понятия) было угодно прервать это испытание моей воли и психики. Это значительно позже, уже после войны, мне врезалось в память изречение основоположника научной педагогики в России К. Д. Ушинского: «Не тот мужествен, кто лезет на опасность, не чувствуя страха, а тот, кто может подавить самый сильный страх и думать об опасности, не подчиняясь страху». Мне кажется, что до знакомства с этим положением Ушинского к такому выводу мы на фронте приходили сами.

Придя в себя, побежал дальше. И пока бежал, периодически переходя на ускоренный шаг, чтобы перевести дыхание, почувствовал, что все еще дрожащие мои нервишки постепенно перестают вибрировать и я смогу спокойно доложить майору о своем прибытии. Так и произошло: майор Кудряшов, показавшийся мне вначале не очень приветливым, довольно тепло принял мой доклад, не преминул заметить, что мог бы и не спешить, а переждать эту вражескую канонаду. Борис Тачаев, присутствовавший здесь же, кивнул одобрительно, сопровождая свой кивок дружеской, хотя и сдержанной улыбкой.

Ну а дальше, совершенно неожиданно для меня, пошел разговор о том, не хотел бы я перейти на штабную работу, хотя и временно. Мне вначале показалось, что именно Борис Тачаев засомневался, справлюсь ли я, не имеющий боевого опыта, с должностью командира взвода разведки. То ли оттого, что я еще не отошел от возбуждения, что только сейчас преодолел в себе неведомый мне ранее барьер страха, то ли от простого нежелания менять живое общение с такими необычными бойцами на бумажно-канцелярское, как мне подумалось, дело, я твердо ответил, что если имею право отказаться, то не согласен. Совершенно неожиданно и даже вроде бы обрадовавшись, майор одобрил мое решение. А Борис, услышав мое уверенное решение, настолько откровенно обрадовался, взял мою руку и крепко пожал ее, сказав что-то вроде «молодец, так держать!». Майор, подумал я, сделал это предложение вовсе не ради действительно требующегося в то время перемещения, а только для проверки: узнав о моем хорошем почерке и высокой по тому времени грамотности, решил узнать, не было ли у меня мысли занять менее опасное место. Вернулся в свой окоп я снова с Борисом Тачаевым.

Понемногу знакомился я и с командованием батальона, все ближе узнавал Александра Ивановича Кудряшова, еще сравнительно молодого (правда, на 10 лет старше меня), но уже в звании майора, с веселым нравом, грамотного, имеющего солидный, «доштрафбатовский», боевой опыт командира роты и даже командира стрелкового батальона. У него уже было два ранения, медаль «За отвагу» и орден Красной Звезды. Как и я, он любитель стихов, окончил до войны и рабфак, и учительский институт, поработал учителем и даже заведующим сельской школой. Несмотря на свое превосходство в общей грамотности над комбатом Осиповым, считавший, что и он сам мог бы командовать таким «особым» батальоном, Кудряшов всегда подчеркивал природный ум Аркадия Александровича, умение владеть собой и подчиненными в любых условиях. Таких качеств не всегда самокритичный Александр Иванович себе все-таки не приписывал.

Не переставал меня удивлять наш комбат Осипов какой-то доступностью и отеческим отношением к нам, командному составу и к штрафникам. Видимо, не зря и те и другие между собой называли его иногда «отец родной», а чаще просто «Батя». Вероятнее всего, это была закономерная реакция бойцов на атмосферу доверия к ним со стороны комбата и штатного состава батальона, уважения их к тем, кто считался преступниками, штрафниками. Что касается личности Аркадия Александровича Осипова и его отношения к подчиненным, то только на одном примере, ставшем мне известным, я сделал вывод об удивительной его сдержанности. Заодно и о высоком моральном духе, о советском патриотизме большинства воинов-переменников, не очень обласканных той же советской властью и оказавшихся в неласковом же штрафбате. Вот этот пример.

Однажды, совсем накануне Нового 1944 года, из окопов на полевую кухню был направлен с термосом за горячим обедом один боец-переменник. Случилось так, что ему встретился другой штрафник, направлявшийся из штаба батальона в окопы с каким-то поручением. Так вот, «кухонный» (так назовем первого) говорит «посыльному» (так назовем второго): «Не хотел бы ты иметь хорошие трофейные золотые часы в качестве новогоднего подарка?» Тот подумал, что ему предлагают практиковавшийся на фронте обмен типа «махнем, не глядя», когда обмениваются вещами, не видя их, и кто из менял окажется в выгоде, покажет итог такого обмена. Поэтому он заявил инициатору, что у него нет ничего равноценного.

В ответ на это «кухонный» предложил «посыльному» в обмен на часы «подарить ему пулю» и разъяснил: «Я тебе часы, а ты мне прострели руку, и будем квиты». «Посыльный» снял с плеча автомат, а «кухонный», истолковав это движение как согласие на «обмен», поднял вверх руку. Тогда его визави, направив свой автомат в грудь желающему получить вожделенное ранение, сказал примерно следующее: «А теперь, сволочь продажная, такую твою растакую… (и т. д., и т. п.) поднимай и вторую руку! Я тебе покажу, что таких б…, как ты, не так много среди нашего брата, как тебе показалось!»

И повел его прямо в штаб батальона к комбату Осипову. У честного, хотя и провинившегося в недавнем прошлом офицера не было жалости к подлецу, хотя знал, что того могут и расстрелять за эту попытку членовредительства.

Комбат практически имел право даже расстрелять такого негодяя, но только отобрал у него те самые часы, хотя, как оказалось, вовсе и не золотые, тут же вручил их «конвоиру», объявив ему благодарность. А этого не состоявшегося членовредителя (так называли в армии «самострелов» и им подобных) под конвоем и в сопровождении уполномоченного особого отдела (в просторечии — «особиста» батальона) отправил куда-то, то ли в трибунал, то ли в особый отдел старшей инстанции. Какова дальнейшая судьба этого «менялы», сомнений в этом ни у кого не возникало. Да и не в этом суть, а в том, на каких основах строились взаимоотношения между самими штрафниками, и неважно, в каких ипостасях они были до того, как попали в штрафбат, из «окруженцев» или боевых офицеров.

Забегу немного вперед. Когда мы, выведенные из боевой ситуации под Жлобином, пополнялись и готовились к будущим боям под Рогачевом, там мы вдруг заметили, что один из заместителей Осипова, начальник штаба майор Носач Василий Антонович, всегда бывший общительным, вдруг заметно изменился. Он, прошедший с этим батальоном в боях от Сталинграда и выросший в нем от заместителя командира роты до начштаба, почему-то стал замкнутым, избегал неформальных встреч или бесед, перестал реагировать на шутки офицеров. Только теперь, работая над этой книгой, среди документов Центрального архива Министерства обороны я увидел один приказ по 1-му Белорусскому фонту № 0210, проливающий свет на причину такой странности в поведении начальника штаба. Оказывается, в нашем штрафбате в дни боевых действий под Жлобином произошел беспрецедентный случай, на котором я остановлюсь несколько подробнее.