Штрафбат. Наказание, искупление (Военно-историческая быль) - читать онлайн книгу. Автор: Александр Пыльцын cтр.№ 21

Эти факты в пух и прах разбивают домыслы всяких недобросовестных писателей и киношников о тюремно-лагерных взаимоотношениях в штрафбатах. К своим командирам штрафники обращались строго по-уставному, например «товарищ лейтенант», а не «гражданин начальник» или «гражданин лейтенант», как домысливают это современные «знатоки» нашей военной истории. В этом стандартном воинском обращении чувствовалось совершенно нестандартное уважение, даже ко мне, еще необстрелянному лейтенанту, ставшему командиром тех, кто вчера еще был майором, а то и полковником, не раз бывавшим в огненной перепалке боев. Со временем и эта особенность мне стала понятна: ведь от штрафбатовского командира зависит во многом судьба штрафника, именно командир поведет их в бой, и от того, насколько умело он будет управлять своим подразделением, может зависеть и жизнь, и возвращение «бойца-переменника» в офицерский строй.

В окопах не утихали эмоциональные разговоры о том, что батальон удостоил чести посещения сам Рокоссовский. Оказалось, буквально за день-два до нашего появления в штрафбате, сразу же после того, как батальон понес большие потери и в переменном, и в командном составе, в окопах батальона побывал командующий фронтом генерал Рокоссовский. Сколько было впечатлений у тех, кому посчастливилось поговорить с ним, увидеть его! Буквально все восторгались его манерой разговаривать спокойно и доброжелательно и со штрафниками, и с их командирами. Мне оставалось только сожалеть, что не довелось быть свидетелем этого памятного события.

Несколько дней мы прожили в окопах вместе с начальником разведки Борисом Тачаевым, там мы и познакомились поближе. Я узнал, что он, как и я, в армии с первых дней воины, даже в военное училище поступил, упредив ее на день, 21 июня. До фронта успел окончить два военных училища, вначале интендантское, а затем доучивался в пехотном. Воевал под Сталинградом, после ранения и госпиталя получил назначение в штрафбат, в отличие от меня — как имеющий боевой опыт.

Большинство бойцов теперь уже моего взвода не только по возрасту старше меня, но по их временно отнятому званию — тоже. Бойцы моего взвода одеты практически одинаково, в шинелях на телогрейки, на ногах — сапоги; шапки, как правило, офицерские не новые, но цигейковые, серые. Вообще бойцы батальона, как я успел обратить внимание, обмундированы как-то разношерстно: большинство — в солдатских или офицерских шинелях, бушлатах или телогрейках, но все без погон и с солдатскими ремнями. Значительная часть носит шапки-ушанки солдатского образца из искусственного меха. На ногах тоже у многих сапоги, значительная часть — в ботинках с обмотками.

Оказывается, те, что в ботинках, — как правило, бывшие военнопленные и вышедшие из окружения или из освобожденных от оккупации территорий (всех их называли «окруженцами»), а вторые — бывшие офицеры фронтовых или тыловых подразделений, осужденные военными трибуналами или направленные в штрафбат комдивами. Мои опасения относительно могущих возникнуть сложностей во взаимоотношениях были напрасными: и между собой все они общались привычно, как равные, может быть только подчеркнуто уважительно, на «вы» с теми, кто в прошлом носил более высокие воинские звания. Я даже слышал иногда обращения штрафников друг к другу по их действительному в прошлом воинскому званию: «Товарищ подполковник».

Вот здесь мне хочется привести свидетельство «постороннего» человека, то есть не состоящего ни в постоянном, ни в переменном (штрафном) составе батальона, минского пенсионера, недавнего работника аппарата Президиума Верховного Совета Беларуси. Это бывший начальник радиостанции, прикомандированной к батальону из штаба 3-й армии генерала Горбатова на период выполнения нашим штрафбатом боевого задания при взятии Рогачева, старшина-фронтовик Григорий Власенко. Его мнение совпадает с моим удивлением от первого впечатления о штрафниках-офицерах:

Личные отношения у меня с подчиненными складывались, вопреки опасениям, неожиданно хорошо. Я как-то сразу почувствовал заботу о себе в том, что командиры отделений, более степенные и солидные бойцы, как-то старались оградить меня на первых порах от принятия скоропалительных решений. Да и от любопытства некоторых подчиненных тоже, желавших понаблюдать, как необстрелянный командир будет вести себя в этой среде. То есть помогали мне на первых порах «держать дистанцию». А поскольку наступил период, когда мы стояли в обороне, и пока ни мы, ни противник не вели активных боевых действий, мне было удобно постепенно «врастать» в обстановку, понимать непростую ситуацию, сложившуюся уже в таком необычном батальоне. Между тем я и сам стал привыкать к боевой обстановке. Научился ходить вдоль окопов, не провоцируя своим ростом вызова огня противника на расположение взвода. Научился различать свист летящих мимо пуль, шорох снарядов и мин противника, летящих мимо или могущих разорваться в опасной близости.

Как-то раз по вызову того самого майора Кудряшова мне нужно было вечером покинуть окопы и прибыть в штаб. По ходу сообщения я прошел какое-то расстояние, а затем мне предстояло пройти метров 300 по открытому месту. Были уже сумерки, приближалось время, обычное для немецкого артналета, и я, честно говоря, подумал, не попаду ли под него. И надо же, попал! Не пробежал буквально и нескольких десятков шагов, как загрохотало, и эту поляну накрыло несколько разрывов, вздыбивших заснеженную землю серией фонтанов, больше похожих на извержение каких-то мини-вулканов.

Наверное, нет людей, не ощущавших страха, тем более — на войне.

Ощущая, может быть, впервые в жизни этот всепоглощающий, даже животный страх оттого, что я один, никого нет рядом и в случае чего мне никто не поможет, я бросился на землю, укрытую плотным, утоптанным снегом. Разрывы снарядов или мин немецких (еще не научился их уверенно различать) не становились реже, но мой страх, казалось, куда-то забирался постепенно внутрь. Единственным моим желанием стало: «Ну пусть, раз уж суждено, только сразу в меня, а не рядом. Пусть прилетит именно мой снаряд, пусть огромная, все раздирающая боль ворвется в меня, но ведь это только „на мгновение”». Однако именно эта мысль неожиданно успокоила меня, а чувство страха куда-то вовсе улетучилось, и я решил больше не дожидаться своего конца лежа, какая разница, в куски разорвет «мой» снаряд лежачего или бегущего.