Виртуальная история: альтернативы и предположения - читать онлайн книгу. Автор: Ниал Фергюсон cтр.№ 146

Подобное случилось и когда Гладстон и его последователи взялись за решение весьма сходного вопроса о противостоянии Севера и Юга в Ирландии. Здесь проблема имела не только экономический (как и в Америке, Север был промышленным, а Юг – аграрным, но сельским хозяйством там занимались не рабы, а бедные крестьяне-фермеры), но и религиозный характер, который был обусловлен прошедшей в семнадцатом веке колонизацией северной части острова кальвинистами из Шотландии. В остальной Ирландии также наблюдалось разделение между официальной дублинской церковью (реформированной Лодом) и крестьянским католичеством. Как и в Америке, в основе конфликта лежало сопротивление одного региона усиливающейся централизации. По мере укрепления власти Ирландского парламента (который получал все больше полномочий под влиянием Граттана в 1790-х гг.) ольстерские протестанты начинали бояться за свои традиционные религиозные свободы. В попытке избежать очередной гражданской войны Гладстон предложил Ольстеру ввести гомруль – создать в Белфасте отдельный парламент для шести преимущественно протестантских графств. Но этому категорически воспротивился ирландский премьер-министр Джон Редмонд, который не видел причин выводить из-под власти Дублина процветающую северную часть острова. Лондонские империалисты вроде Джозефа Чемберлена тоже выступили однозначно против этого предложения. Как показал Элвин Джексон, ввести смягченный гомруль в шести графствах Ольстера в 1912 г. смогло только правительство Асквита, но даже эта ограниченная мера спровоцировала столкновения между Ирландскими добровольцами-католиками и Ольстерскими добровольцами-протестантами, что вынудило Англию осуществить военное вмешательство.

Применение второй излюбленной монархиями девятнадцатого века меры – эмиграции – привело к другим сложностям. С 1840-х гг. миллионы ирландцев, шотландцев, немцев, итальянцев, поляков и русских подталкивали покидать родные края. Русские в основном отправлялись на восток, в Сибирь, но для большинства европейцев самым привлекательным направлением, несомненно, оставалась Северная Америка. Тем не менее как англоамериканцы, так и франкоканадцы были весьма враждебно настроены к значительному притоку иммигрантов, которых они считали иностранцами. Это не представляло проблемы для ирландцев и шотландцев (любопытно, что французы не спешили эмигрировать из собственной страны), но у немцев, итальянцев и поляков фактически не было колоний, куда они могли бы отправиться. Отчасти именно возникающее в результате чувство исключенности из числа великих мировых империй – и растущие опасения центральноевропейских правительств по поводу социальных последствий сельского перенаселения – привели к серьезным политическим переменам, которые в середине века трансформировали карту Центральной Европы.

Самым важным из них стало соглашение Австрии и Пруссии о разрешении исторических противоречий и реформировании Священной Римской империи, в результате которого она стала больше походить на западное государство – иначе говоря, на относительно децентрализованную федерацию под властью императора. После долгих споров согласия наконец достигли в 1862–1863 гг., когда австрийский император Франц Иосиф обеспечил поддержку своей схемы со стороны прусского кайзера Вильгельма I. Вопреки советам австрофобски настроенного министра-президента Бисмарка, Вильгельм принял главенство Франца Иосифа, который встал во главе реформированной империи, но поставил условие навсегда отдать управление иностранными делами Пруссии – и эта уступка быстро изменила позицию Бисмарка. Как следствие, Габсбурги расширили свою империю, которая теперь простиралась от Ломбардии до Любека и от Майнца до Мемеля, хотя в крупных государствах их власть была сродни британской власти в Америке, являясь в некоторых отношениях скорее номинальной, чем реальной.

Этой “эпохе реформ” благоприятствовали войны, развязанные Британией и Францией, чтобы не допустить российского захвата Османской империи на Балканах в 1854–1855 (Крымская война) и 1878–1879 (Болгарская война) гг. Пока царю не давали осуществлять контроль над черноморскими проливами, германский император довольно наблюдал, как древние царства Пьемонт и Сербия расширяют свое влияние в Италии и на Балканах. “Патриотизм” – преданность своей исторической родине – стал одним из главных источников мощи Габсбургов. Немногочисленные интеллектуалы, которые призывали к альтернативным “национальным” подданствам на основе языка и культуры, в основном оставались в тени, хотя некоторые современные исследователи “национализма” и полагают, что их важность недооценивалась.

Больше всего в этом процессе потеряла Франция. После победы над Россией в Болгарии кое-кто в Версале начал мечтать о постоянном союзе с Британией. Британское министерство иностранных дел с недоверием относилось к новой Германской империи, особенно когда она приступила к постройке флота и завоеванию колоний, что некоторые сочли открытым вызовом британскому морскому господству. Вероятно, это объясняет, почему на нет сошла идея о заключении англо-германского союза. Однако традиционная враждебность по отношению к Франции – потеря Канады так и не была забыта окончательно – и растущая вера английских империалистов вроде Чемберлена в естественную культурную и экономическую близость американской Британии и германской Европы разрушили надежды французских англофилов вроде братьев Камбон. В результате Бурбоны обратились к Романовым (что, пожалуй, стало естественным дипломатическим сближением двух наиболее централизованных монархий). К несчастью для Версаля, как считало большинство британских политиков, заключенный в итоге франко-русский союз лишь сделал страхи Габсбургов-Гогенцоллернов об “окружении” более обоснованными. Очевидная легкость, с которой королевский флот поддерживал свое превосходство над германским, и отсутствие реальных колониальных трений между империями вскоре рассеяли опасения Сити об англо-германской вражде. Казалось, что британским интересам, напротив, гораздо больше угрожает продолжающаяся экспансия России в Азии.

Российские и французские военные приготовления, несомненно, представляли прямую угрозу рейху Габсбургов-Гогенцоллернов, сильно децентрализованная структура которого обусловливала недостаток финансовых ресурсов, необходимых для того, чтобы тягаться с соседями в численности армий. Именно эта угроза германской безопасности во втором десятилетии двадцатого века сделала войну на континенте более или менее неизбежной. Само собой, в британских дипломатических и военных кругах еще оставались влиятельные фигуры, которые утверждали, что Британии следует пойти на сближение с Россией и Францией, дабы избежать растущей, как они утверждали – хоть это и звучало весьма неправдоподобно, – германской угрозы британской безопасности. Германофобы вроде Айры Кроу последовательно выступали за континентальный союз с Францией – и эти взгляды также разделяли некоторые руководители Империалистической партии. Однако в Партии гомруля, которая пришла к власти в 1905 г., франкофилы оставались в меньшинстве. В связи с этим, когда в августе 1914 г. между континентальными державами разразилась война – формально из-за Боснии-Герцеговины, где было совершено неудавшееся покушение на жизнь эрцгерцога Франца Фердинанда, – большинство членов Кабинета активно поддерживало политику невмешательства, пропагандируемую валлийским нонконформистом и убежденным гомрулером Ллойдом Джорджем. Это отражало не только сложившиеся в партии традиции пацифизма, но и осознание – подтвержденное последующими историческими исследованиями в российских архивах, – что война во многом была навязана Германии решением российского правительства мобилизовать свою армию, вместо того чтобы ждать дипломатического урегулирования конфликта. Несмотря на отставку двух гомрулеров – министра иностранных дел Грея и первого лорда Адмиралтейства Черчилля, – которая привела к падению правительства Асквита, империалисты под предводительством Бонара Лоу почти никак не могли повлиять на исход континентальной войны. Когда король наконец согласился на формирование правительства с Черчиллем и Греем, отправлять Британский экспедиционный корпус на континент было уже, как с сожалением отметил Черчилль, “слишком поздно”: немцы победили во второй битве на Марне, а наложенные Британией морские санкции стали для Вены всего лишь предупреждением не основывать военно-морские базы на французском побережье.