Уроки норвежского - читать онлайн книгу. Автор: Дерек Миллер cтр.№ 12

За столом сидит пара. Мужчина — норвежец, а женщина — нет. Он — высокий блондин с мальчишеским выражением лица. У нее черные волосы и необычные темно-синие глаза. Оба мрачно смотрят, как Сигрид и следующий за ней Петтер входят в комнату.

Полицейские садятся за стол. Петтер говорит по-английски:

— Это старший инспектор Одегард.

Рея по-английски отвечает:

— Нам сказали, что у нас в квартире убили женщину.

— Да-да, — Кивает Сигрид. — Именно об этом мы и хотели бы с вами поговорить.

— И часто такое случается?

— Да нет. Не особенно.

— Но вы, похоже, не очень удивлены, — комментирует Рея.

— А какой в этом смысл? Итак, Петтер сообщил вам об этом. Вы ее знали?

Ларс и Рея оба кивают.

Сигрид отмечает, что говорит только женщина.

— Они с сыном жили над нами. Мы почти не общались. Мне кажется, она откуда-то из Восточной Европы. Они довольно часто ругались с тем мужчиной.

— С каким?

— Да я не знаю. Но в последнее время он приходил часто. Они говорили на непонятном языке. Он был очень груб.

Сигрид делает пометки, Петтер тоже. Кроме того, беседа записывается.

— Что она делала в вашей квартире?

— Не имею понятия.

— Дверь была выбита, — сообщает Петтер.

— Вот как? Интересно, — реагирует Сигрид. — Такая миниатюрная женщина. Вряд ли ей это было под силу.

Петтер кивает головой:

— По всей двери отпечатки мужских ботинок большого размера.

— Таким образом, она находилась у вас в квартире, когда та была заперта. У нее были ключи?

— Нет, — отвечает Рея.

— Вы обычно запираете дверь, когда уходите?

— Да, но там оставался мой дед. Шелдон Горовиц.

— Так, — говорит Сигрид. — Хотите мне что-нибудь о нем сообщить?

И Рея начинает рассказывать невероятную историю. Пропал ее дед, переехавший сюда из Нью-Йорка, города, где он вырос в 30-е годы. Она цитирует Э. Б. Уайта ^[3]. Потом началась война, старшие ребята уходили на фронт сражаться с нацистами, а Шелдон оставался дома, потому что был слишком юн. Многие из этих ребят не вернулись с войны. Рассказывает о своей бабушке Мейбл и о том, как дед за ней ухаживал. А потом он записался в морпехи и служил писарем в Пусане, хотя в последнее время начал рассказывать совсем другие истории.

Потом у Шелдона и Мейбл родился сын Саул, который часами сидел в антикварно-часовой лавке отца, где при помощи отвертки пытливо разбирал разные предметы, созданные между 1810 и 1940 годами, чтобы посмотреть, что у них внутри, после чего спасался бегством.

Саул погиб во Вьетнаме, все друзья Шелдона умерли от старости, умерла и Мейбл. Жизненные неурядицы навалились на деда, и Рея уговорила его переехать в Осло, на северную границу западной цивилизации. Ее попытка разделить с дедом его последние годы оказалась неудачной. Она объясняет, чего он боится. А теперь в ее доме происходит нечто невообразимое, и старик исчезает.

В рассказе Реи сквозит искренняя любовь и нежность. А когда речь заходит о событиях последних часов — тревога и беспокойство.

— Вы меня понимаете? — задает она вопрос Сигрид в конце своего длинного повествования.

— Восьмидесятидвухлетний американский снайпер, страдающий старческой деменцией, которого якобы преследуют по всей Норвегии корейские наемные убийцы, исчезает с места преступления. До или после его совершения, — подводит Сигрид итог услышанному.

Рея хмурит брови:

— Не думаю, что я бы сформулировала это именно так.

— Что я пропустила? — интересуется Сигрид, заглядывая в свои записи.

— Ну… он еврей.

Сигрид кивает и записывает это в блокнот. Потом поднимает голову.

— Это очень важно, — говорит Рея. — Это обстоятельство предопределяет все остальное. Гораздо важнее цвета плаща, в который он был одет.

— Чем же это так важно?

— Ну, — Рея подбирает слова, чтобы лучше объяснить. — Он не местный. Мой дед — еврей. Его зовут Шелдон Горовиц. Горовиц, вы слышите? А теперь он потерялся… В чужой стране… У него деменция. Он, должно быть, что-то увидел. Может быть, что-то произошло.

Сигрид не понимает ровным счетом ничего из того, что говорит Рея, но она озадачена этим совершенно новым для нее и явно очень важным обстоятельством. Она мало что знает о евреях. Во всей Норвегии их живет, может, с тысячу. Для нее это просто иностранное имя.

Как бы то ни было, Сигрид ценит, что Рея пытается растолковать нечто, что она считает очевидным. Поэтому после первой неудачной попытки она расстроена и колеблется. И хотя ей еще нужно обсудить это с Петтером, Сигрид чувствует, что ни эта женщина, ни ее муж не имеют отношения к преступлению.

Рея, которая сидит напротив Сигрид, видит по ее лицу, насколько непонятно норвежцам пережитое евреями. И Рея начинает испытывать вину за то, что перевезла деда сюда.

Она вдруг вспоминает одну из давних дискуссий с Шелдоном за завтраком. Старик бурно протестовал против идеи переезда и подкреплял свои доводы размахиванием кружкой, поэтому в голове у Реи навсегда соединились норвежско-еврейская история и подретушированные голые модели из «Пентхауса».

Кстати, Шелдону, узнай он, это бы очень даже понравилось.

— Тысяча евреев! — воскликнул Шелдон. — Я это вычитал в туристическом гиде «Одинокая планета». На пять миллионов населения всего одна тысяча евреев. Норвежцы не знают, что значит «еврей». Они только думают, что знают, что еврей не значит.

То, что Шелдон выдал дальше, расстроило ее, потому что это было произнесено в присутствии Ларса, который женился на еврейке и был очень привязан к Шелдону. Когда после всего Ларс посмотрел на нее, она просто уставилась в пол.

— Норвежцев учили, что евреи — не жадная, двуличная, слабовольная, трусливая нация. Они не беспомощные, похотливые и лживые интриганы. У них нет горбатых носов, костлявых пальцев и порочных стремлений. Они не разрабатывают тайных планов, не плетут секретных заговоров с тем, чтоб мир провалился в тартарары, — разглагольствовал Шелдон. — Норвежцев учили быть толерантными, старались вымыть из их мозгов страшную нацистскую пропаганду. Но дело в том, что портрет нации все равно получился не очень милый. С таким человеком не тянет бежать на свидание, правда?

— Поэтому, живя здесь — или где-то еще, неважно — в течение трех тысяч лет, все, о чем они думают при слове «еврей», — это Холокост или израильско-палестинский тупик. Проблема в том, что нигде в этой извращенной и ограниченной истории нет места для Шелдона Горовица или задумчивой маленькой сирены вроде тебя. И нет трех тысяч лет истории, философии, литературы, проповедования, прелюбодеяний или потрясающего юмора, черт побери!