Азарел - читать онлайн книгу. Автор: Карой Пап cтр.№ 39

— Да, ты тоже туда попадешь, если станешь возвещать правду и христианам. Запомни это! Потому что евреи тебя туда не засадят, они, как твой отец, будут только стыдиться тебя и говорить, что ты не в своем уме. И только заткнут тебе рот и отдадут тебя отцу, и скажут: как же это, ваше преподобие, у вас— и такой сын? Побейте его, как следует. Но христиане прямо запрут в тюрьму, и не будет ни света, ни еды, и двигаться невозможно, и что ни день, к тебе будут приходить: «Ах, это он и есть, пархатый жиденок, который сказал: „Вы такие же лгуны, как наши, потому что вот вам Бог, а вот идолы…“».

И будут бить тебя, и бить, и бить.

Ну, что, все еще готов «возвещать»?

— Да, готов, и то же самое буду говорить христианам в тюрьме: «Убейте меня. Понапрасну убьете».

То же самое, что моему отцу.

И этого буду держаться.

Я поднялся с тахты и оделся.

Каждая часть моей одежды заговаривала со мною:

— Ох, как ты проголодался!

— Не беда!

— И хотел бы выпить кофе с булочкой.

— Не беда!

— Ну, ну, будь осторожен.

— Все равно не беда!

— Ведь если ты отведаешь их кофе и булочек, сам уже знаешь, что будет после. Кофе скажет: ах, как я тебе по вкусу, оставайся дома, брось всю эту «ослиную разнузданность», как любит выражаться твой отец. Так именно оно и скажет, потому что уже не раз так говорило, когда ты хотел бежать. Так что будь осторожен!

В эту минуту открыл дверь отец, в пальто, с молитвенными ремнями вокруг пальцев, как всегда, если утром собирался в храм. С предельной суровостью он смерил меня взглядом.

— Сейчас ты пойдешь мыться, потом немедленно вернешься сюда. И здесь останешься весь день. Понятно?

Я не ответил. Берегись, подумал я, не будь «трусливым жидом»!

Отец переспросил:

— Понятно? Я сломлю твое злое упорство, можешь быть спокоен. Ты останешься здесь и выйти сможешь только по нужде. В этом случае будешь стучать. А так — будешь сидеть здесь и еды не получишь.

С этими словами он закрыл дверь. И запер на ключ.

Что ж, — подумал я, — по крайней мере нечего бояться кофе.

Я услыхал, как мой отец позвал Лиди. И сказал:

— Ребенок останется здесь, пока я не вернусь из храма. Вот ключ. Поручаю его вам. Если он захочет выйти по нужде, вы его проводите. Но ему нельзя никуда. За это отвечаете вы. Если будет буянить, не захочет возвращаться сюда, в эту комнату, бейте по чему ни попадя. Силы у вас хватит.

Лиди отвечала:

— Ну, если надо, я с ним справлюсь. Пока хозяин не вернется. Но раз он такой бес, а заклинать вы не хотите, потому что у вас этого нельзя, отпустите его, пусть идет на все четыре стороны.

— Вы этого не понимаете, — сказал отец. — Делайте, что я вам сказал.

Лиди молчала. Я услыхал, как отец ушел. Потом, вскоре, услыхал мать, она попросила у Лиди ключ и вошла.

У нее были заплаканные глаза, но я подумал: пусть тревожится о себе и об отце, мне теперь уже все равно.

— Дюри, — сказала она, — ты все еще не образумился?

Я не ответил.

Тут Олгушка принесла на подносе кофе с булочкой и посмотрела на меня скверным взглядом.

— Поставь сюда и ступай, — сказала мать.

Тут и Эрнушко появился в дверях, уже с книгами под мышкой. Но он только стоял с серьезным видом и со мной не заговаривал, только так смотрел, как будто думал: «По мне, хоть на голове можешь ходить, но зачем сердить родителей?»

Потом он сказал матери:

— Мое почтение. — И ушел.

Олгушка тоже удалилась. Теперь уже и мне надо бы собираться в школу, — подумал я, — но об этом и не думай больше, и про кофе тоже забудь, а иначе опять не получится, как ты себе обещал.

Мать закрыла дверь и заговорила мягким, встревоженным тоном:

— Твой отец не разрешил мне даже входить сюда. Но мне тебя жаль, хоть ты этого и не заслуживаешь. Я все еще думаю, что ты не такой плохой, не можешь быть таким плохим, каким был вчера, и, может быть, ночью уже раскаялся. Кушай свой завтрак и иди в школу, как всегда, как обычно. Остальное я после улажу с твоим отцом. Он хороший человек, если его не сердить. И если я попрошу, он тебя простит. И забудет, что ты наделал.

Я молчал.

— Ну, кушай и ступай в школу. И больше ни слова об этих вещах, и тогда все, может быть, еще уладится.

Я посмотрел на нее и на кофе:

Вот моя мать, и вот мой кофе, как бывало уже столько раз, и там внизу моя школа, куда я все равно опоздал.

Но я думал:

Если ты сейчас ее послушаешься, ты не сможешь сделать того, что хочешь. И опять будешь повиноваться отцу. И он опять будет бить тебя, когда захочет.

— Ну, — сказала мать, — ты не хочешь есть?

— Нет! — ответил я с жаром. — Не хочу больше есть у вас.

— Чего же ты хочешь? — спросила мать.

— У вас ничего не хочу. Кроме того, чтобы вы меня отпустили.

Я смотрел на мать искоса. Выжидающе и пронзительно.

— Отпустили? Но ведь ты еще маленький И лучше бы тебе еще поучиться, по крайней мере несколько лет. Ты пока этого не понимаешь. Но позже будешь нам благодарен. Вот увидишь. Послушай меня.

— Не хочу слушать. И учиться здесь, у вас, не хочу.

— Так где же ты хочешь учиться?

— Нигде не хочу.

— Ты еще горько пожалеешь об этих словах. Уж я-то знаю, я, твоя мать. Значит, доброе слово на тебя больше не действует? И любовь тоже? Дюри, Дюри!

— Не заботьтесь обо мне. Отпустите — и всё!

— Ты не понимаешь. Мы не можем тебя отпустить просто так. Пока ты такой маленький, мы за тебя в ответе.

— В ответе? — спросил я. — Это еще что такое?

— В ответе перед законом. Потому что если мы отпустим тебя просто так, ты собьешься с пути, станешь уличным мальчишкой, начнешь воровать и еще Бог знает что будешь делать, и тогда тебя схватят полицейские и отведут в тюрьму, а нас вызовут в полицию.

— И тогда, — вставил я, — вам будет стыдно. Для вас это главное.

— Всякий порядочный человек, — ответила моя мать, — стыдится, если его сын сбился с пути и попадает в полицию девяти лет от роду.

— Обо мне не заботьтесь.

— Но мы обязаны о тебе заботиться. И если ты туда попадешь, — говорю только затем, чтобы ты заранее знал, раз ни доброе слово, ни любовь и прощение на тебя не действуют, — если ты туда попадешь, мы обязаны отдать тебя в исправительную колонию.

О колонии я вроде бы уже слышал. Но не знал по-настоящему, что там делается. Поэтому промолчал.