Толстовский дом - читать онлайн книгу. Автор: Елена Колина cтр.№ 103

Теоретически он «душевную близость» не одобрял, а практически не был на нее способен, заговорить о чувствах, своих ли, чужих, было для него совершенно то же, что впереться в чужой дом с раскладушкой и расположиться на ночь. Но с самим собой у Кутельмана была душевная близость, и иногда он спрашивал себя – что это, любовь? Короткая, как видение, мысль о Фире перед сном, жалость, которую он к ней испытывает, – это любовь? Отвечал он себе неопределенно, «да, нет, не знаю», и понимал, что это единственно правильный ответ. В физике ведь существуют нерешенные проблемы. Чем время отличается от пространства? Почему нарушения СР-инвариантности наблюдаются только в некоторых слабых взаимодействиях и больше нигде? Являются ли нарушения CP-инвариантности следствием второго закона термодинамики или же они являются отдельной осью времени? Есть ли исключения из принципа причинности? Является ли прошлое единственно возможным? Является ли настоящий момент физически отличным от прошлого и будущего или это просто результат особенностей сознания? Как люди научились договариваться о том, что является настоящим моментом?.. Так и любовь. Любовь – это то, что люди договорились считать любовью. У других людей любовь – это секс, страсть, а у него такая. …Иногда он понимает Фиру, сейчас она не больна, просто у нее, как говорится, сдали нервы. Она ведь очень полноценная, даже в Новый год дольше всех веселится, не хочет прекращать праздник и любую эмоцию, горестную или радостную, переживает на высоком градусе. Волнение за Левин результат на всесоюзной олимпиаде, радостное возбуждение от его победы, и тут же страх – международная олимпиада: пустят не пустят… и вдруг резко усталость, опустошение. Иногда он ее не понимает, как сейчас, она была в нескольких минутах от Левы и не захотела его увидеть. Но ему не нужны объяснения. Фира может вести себя как хочет, а слов ему не нужно.

Дома Фиру ждало письмо от Левы. Письмо было информативное, всего несколько строчек – решаем задачи, еда нормальная. В конце была приписка: «Мама, я очень скучаю, я думаю о тебе перед сном». Фира прочитала и улыбнулась – хорошо, что они развернулись и уехали. Если бы она увидела Леву и опять уехала, она бы не выдержала, умерла. Когда Лева вернется, она сможет поцеловать его, погладить, прижать к себе и больше никогда с ним не расстанется.

Она опять легла лицом к стене, и уже как-то твердо легла, всем своим видом показывая – да, именно так она проведет это время, и не нужно задавать вопросов. Ей оставалось прожить без Левы еще неделю.

«Нет, ну ты, Фирочка, просто из ряда вон», – говорила Фире ее мама, когда та ее удивляла. Фирино Мучение № 2 может показаться надуманным, но на любое «так не бывает» есть достойный ответ «нет, бывает», и нам остается удовлетвориться тем, что Фира – из ряда вон.

Когда Лева вышел из автобуса на площади Искусств, у Русского музея, Фира бросилась к нему, как будто он пришел с войны.

– Мой хороший, я без тебя… Я еле дожила… – сдавленным от нежности голосом сказала Фира и замерла, ожидая, что…

Она совсем потерялась в своей нежности, так далеко уплыла, что уже не видела берега. Придется признаться – Фира ожидала услышать: «Мама, я тоже еле дожил…»

– Мой хороший, мой маленький… Как ты?..

– Нормально.

Лева сказал «нормально» и отодвинулся. И отодвинулся.

Вечером забежала Фаина посмотреть на Леву.

– Фирка, а Лева как-то резко изменился, он у нас уже мужчина… Красивый мужчина, как Илюшка, – сказала Фаина. – И голос, как у Илюшки… А помнишь, как ты боялась, что у него навсегда останется тонкий голос?..

– Не помню… – упрямо ответила Фира. Она беспокоилась, что у Левы тонкий голос, как у девочки, даже слегка писклявый, а у него бас.

– …Лева, я караулю ванну. А после приходи в палатку… – Фира в халате и закрученном на голове полотенце заглянула к Леве.

Помыться в коммуналке было совсем не то, что забежать в ванную комнату в своей, отдельной, квартире. Вечернее мытье называлось у Резников «караулить ванну». Чтобы воспользоваться душем, висящим на кране общей, с пятнами ржавчины, ванны, Фире нужно было вытащить стоящие в ванной соседские тазы с замоченным бельем, затем отдраить ванну, затем уследить, чтобы перед Левой не влез никто из соседей. Фира торопила Леву, понукала Илью, отрывая одного от занятий, другого от телевизора, – «караулить ванну» было нервным общесемейным мероприятием, похожим на план боевых действий.

Лучше бы Фаина не забегала посмотреть на Леву, лучше бы она не смотрела на Леву, лучше бы не говорила… Но Фаина сказала, и Фира увидела, увидела!.. Неужели нужно было с Левой расстаться, чтобы его увидеть?.. Лева – совершенно не такой, каким она все это время его себе представляла, отвернувшись от всех к цветочкам с желтыми сердцевинами. Не то чтобы у него появились первые признаки взросления – Леве семнадцать, и очевидно, первые признаки взросления она давно пропустила, – он взрослый! Еще по-мальчишечьи длинноногий, как кузнечик, уже по-мужски широкоплечий, взгляд сосредоточенный, как будто он размышляет, что с этим новым собой делать, и, главное, подчеркнуто отдельный от нее. Ее малыш – мужчина?! Как говорит Илья, сталкиваясь с очевидным, неприятно очевидным, – что вдруг? Звучит анекдотично, но не бессмысленно: мы не хотим признать очевидное, слабо отмахиваемся – только не сейчас, ну почему именно сейчас, что вдруг?! Можно верить, можно не верить, но это был шок.

– Приходи в палатку, – позвала Фира, как будто не всерьез, смеясь над маленьким уютным секретом между собой и своим большим мальчиком, не всерьез, но всерьез.

«Палатка» было слово из Левиного детства, Фира брала ребенка к себе в кровать и предлагала – давай играть в палатку. Накидывала на него и на себя одеяло, и там, в темноте, они были только вдвоем, и Лева рассказывал ей все, что нельзя рассказать при свете. Последние годы, конечно, обходились без одеяла, но все главное обсуждалось «в палатке». И не только Лева, Фира рассказывала ему о себе не меньше, чем он ей, и много больше, чем когда-либо рассказывала Илье.

– Придешь?..

– Думаю, палатка себя изжила… Мне нечего рассказать, – сказал Лева, в лице смущение и решимость, как у человека, вынужденного причинить боль, как у Фиры, когда она в детстве мазала йодом его разбитую коленку – больно, но надо.

– Лева, но как же?! – вскрикнула Фира, как раненая птица. – Ты мне ничего не рассказал, я ничего про тебя не знаю… А я, мне-то есть что рассказать…

Фира словно со стороны услышала свой голос, застыдилась жалкой просительной интонации.

– Если что-то важное, давай завтра.

Если важное, то завтра?.. А если не важное, то никогда?.. Если важное, то завтра, а если не важное, то никогда…

«Ох и простая ты, Фирка, у тебя все на лице написано, лицо-то прибереги», – говорила ей мама, и действительно, у нее на лице все, но что ей было скрывать – счастье? А вот сейчас-то лицо можно было бы приберечь, лицо у Фиры стало как у девочки, с которой отказались танцевать, отвергнутое, как будто никому не нужна, и самой себе не нужна. В голове прозвучало: «Моя жизнь закончилась», и это не был истеричный взвизг, просто тупая, не окрашенная никакими эмоциями констатация факта.