Через какое-то время он пришел в себя — мокрый от пота, но с ясной головой. Пульсирующая боль по-прежнему терзала его правую руку, и ему даже показалось, что он ощутил пальцы на ней. Он попытался пошевелить ими, но увидел только окровавленный обрубок, намазанный каким-то снадобьем и обмотанный тряпками.
Он огляделся, пытаясь понять, где находится. Он уже не раз видел эту комнату, но сейчас ему показалось, что увидел впервые.
Камера была сплошь каменной, с голыми стенами. Единственными предметами обихода были матрас, набитый старой соломой, да два тяжелых одеяла. От постели несло кислым запахом пота и мочи. Дверь была одна — деревянная, с маленьким смотровым окошком. Дневной свет попадал в камеру через окно, загороженное двумя железными прутьями и расположенное немного выше человеческого роста в стене напротив двери. В дальнем конце комнаты дыра в полу, края которой были покрыты коркой нечистот, обозначала место, где узник должен облегчаться.
Ког встал, и ноги у него подогнулись. Инстинктивно он вытянул вперед правую руку, потому что память предала его — руки-то больше не было. Он оступился и покачнулся, культя задела стену, и он, закричав, упал, в глазах у него потемнело.
Он лежал, хватая ртом воздух, по лицу его лились слезы — невыносимая боль в руке отдавалась по всему телу. Вся правая сторона тела была словно в огне.
Он заставил себя дышать медленно и попытался применить те упражнения по медитации, которым его научили на острове Колдуна, чтобы справиться с болью. Боль медленно отступила, ослабела, пока наконец не стала ощущаться совсем глухо — словно он убрал ее в ящик, который можно отодвинуть от себя.
Ког открыл глаза и встал, на этот раз — опираясь на стену левой рукой. Ноги опять задрожали, но ему удалось сохранить равновесие. Шатаясь, он подошел к окну и протянул руку к прутьям. Подергав, он понял, что они крепко сидят в камне. Тот, который слева, немного проворачивался в своем гнезде, пробитом в каменном блоке. Крепко схватившись за него левой рукой, Ког попытался подтянуться, чтобы выглянуть на улицу, но от усилия вернулась боль, и он решил, что посмотреть из окна еще успеет. Через час после того, как он проснулся, дверь в его камеру открылась. Вошел очень грязный человек с нечесаными волосами длиной до плеч и косматой бородой; перед собой он держал ведро. Увидев Кога, он расплылся в улыбке.
— Жив, — сказал он. — Не так уж и плохо, а? Те, кого рубят, обычно не выживают, ты знаешь об этом?
Ког молча смотрел на вошедшего. Под грязью и спутанными волосами его черты едва угадывались.
— Я знаю, каково это, — продолжал гость, вытягивая левую руку, которая тоже оканчивалась культей. — Старый Зирга отрубил ее, когда я приехал сюда, потому как она загноилась.
— Кто ты?
— Зовут Уилл. Пока меня не поймали, был вором. — Он поставил ведро.
— Тебе разрешают выходить из камеры?
— Да, некоторым разрешают, кто тут давно сидит. Следующей весной будет десять лет, как я здесь. Они тут ленивые и дают нам работу, если думают, что мы не перережем им горло, пока они спят, пьяные, а кроме того, здесь особо делать и нечего, скукотища, так что принести-унести — это даже хорошо. А потом мне перепадает немного еды, а если они не следят, иногда удается заныкать у них бутылочку вина или бренди. Да, бывает, приходится вытаскивать трупы, это вообще здорово.
— Вытаскивать трупы здорово? — переспросил, не веря своим ушам, Ког.
— Очень даже. Можно на полдня выйти на улицу — сначала сжигать тело, потом собирать пепел, нести его на утес над северным берегом и с молитвой развеивать по ветру. Приятно бывает отвлечься!
Ког лишь покачал головой в изумлении.
— Что у тебя в ведре?
— Это твое хозяйство. — Уилл достал металлическую миску и деревянную ложку. — Я или кто другой будем приходить два раза в день. Утром дают кашу, а вечером — отличную похлебку. Разнообразия немного, но ноги не протянешь. Зирга сказал мне, что ты один из особых, значит, тебе дадут побольше.
— Из особых?
— Это шутка такая, — ответил Уилл, улыбаясь, и Ког увидел, как из-под грязи и косматых волос проступают человеческие черты. — Герцог Каспар приказывает выдать больше еды и второе одеяло, а иногда даже и плащ, чтобы узник протянул подольше «и чтоб ему у нас понравилось» — как говорит Зирга. Большинство из нас ничем особо не примечательны, и, если не бузим, они нас кормят, а бьют нечасто. Был тут у нас один стражник, Джаспер его звали, он бывало как выпьет, так совсем злой делается и бьет кого-нибудь. Однажды напился да и свалился со скалы, сломал себе шею. Никто его не жалел. А те, кого герцог вправду не любит, они в подземелье. Долго там не протянуть — год-два. Тебе положен хлеб, а по особым дням — и еще что-нибудь. Никогда не знаешь, что это будет. Как Зирге захочется.
— Кто-нибудь отсюда выбирается?
— То есть получает прощение или срок кончается?
— Да.
— Нет, — покачал головой Уилл. — Нас привозят сюда умирать. — Он сел на корточки и продолжал: — Ну, по совести говоря, если я протяну еще двадцать лет, тогда меня, может, и освободят. Конечно, к тому времени надо будет им напомнить, что меня осудили на тридцать лет, и надеяться, что отсюда кто-нибудь отправит прошение в Опардум, а там кто-то еще проверит архивы, возьмет у судьи приказ освободить меня да побеспокоится прислать его сюда — Зирге, или кто тут будет комендантом через двадцать лет. Ну, вот, ты понимаешь — я в это не очень-то верю. Потому как никто еще не прожил тридцать лет в Крепости Отчаяния.
— Для человека, которому суждено оставаться тут всю жизнь, ты что-то очень веселый.
— Знаешь, я так на это дело смотрю: можно ныть и быть несчастным, или же можно постараться и принять все в лучшем виде. Я же считаю, что мне повезло — меня ведь не повесили. Меня назвали неисправимым вором. Ловили три раза. Первый раз отправили на работы, потому что я молодой еще был. Во второй раз получил тридцать плетей и пять лет каторги. На третий раз они бы меня повесили, но почему-то отправили сюда. Видать, потому, что последний раз меня поймали на взломе дома мирового судьи, и он решил, что повесить меня будет слишком милосердно. — Уилл рассмеялся. — А потом, ведь никогда не знаешь, что может случиться. Однажды я могу прийти к причалу, а там будет лодка, или эти разбойники из Бэрдокской Скобы решат напасть на нас и перебьют всю стражу, а заключенных заберут с собой и сделают пиратами.
Ког невольно улыбнулся, несмотря на то что боль не утихала.
— Да ты оптимист, а?
— Я-то? Может, и так, но что еще поделаешь? — Уилл поднялся. — Говорят, тебя зовут Когвин Ястринс. Это верно?
Зови меня Ког.
— Хорошо, Ког. — Он огляделся. — Ну, тогда надо пойти на кухню и сказать, чтобы приготовили еду. Ты, наверное, есть хочешь.
— Пожалуй. Давно я тут?
— Тебе отрубили руку три дня назад. Я не знал, выживешь ты или нет. Сейчас принесу тебе еды, а потом посмотрю твою рану. — Он поднял свою культю. — Я кое-что в этом понимаю.