— Да, — с некоторым удивлением согласился поэт. — Именно тётушка И им и владеет. А ты что, Лу Синь, уже там побывал? Да... и вот ещё что, я всё хотел спросить тебя: где ж твоя жена и дети? Что-то их сегодня и не видать, и не слыхать. Обычно, я заметил, бывает иначе.
— Они в гостях, — скромно заметил чиновник. — С оказией поехали в Кайфын, навестить родственников. О, моя жена из благородной семьи...
— Да мы знаем, знаем, Лу Синь, — рассмеялся один из братьев, тот, что походил на Генриха Наваррского. Рассмеялся и тут же подначил: — Что ж ты сам-то с ними не поехал?
— Шутишь! — притворно вздохнул чиновник. — Без меня весь город встанет! Кто будет следить за чистотой, поддерживать порядок в банях и гм-гм... известных домах? Да, наконец, следить за чисткой уборных? Я знаю, вы над этим смеётесь, а я так считаю: городские уборные — это, пожалуй, самое важное дело, ничуть не менее важное, чем состояние крепостных стен или колодцев. Чуть недосмотрел — и пожалуйста вам, болезни и мор. А кто за всё отвечает? Я, скромный шэньши Лу Синь. Попробуй тут уехать... Работаю, можно сказать, не покладая рук своих, без отдыха и даже почти без сна.
При этих словах Баурджин не выдержал и усмехнулся, представив себе франта Лу Синя в качестве орудующего лопатой золотаря. Экстравагантное было бы зрелище!
Чиновник тут же повернулся к нойону:
— Вы что-то хотели сказать, уважаемый Бао?
— Гм... Нет, не сказать — выпить.
— Ах, у вас тост?! Просим, просим...
— Ну... — Поднявшись на ноги, Баурджин произнёс классическую фразу: — Пью за ваше коммунальное хозяйство!
— За что, за что? — не понял Лу Синь.
— За всё то, уважаемый шэньши, что вы только что с таким знанием дела перечислили: за колодцы, за бани, за весёлые дома, за выгребные ямы, наконец! Чтоб их почаще чистили.
— Не «почаще», — наставительно заметил чиновник, — а в соответствии с установленным регламентом.
— Ах, ну да, ну да — в соответствии...
До девок так в этот вечер и не дошло — уж слишком много было выпито, да и гости все — окромя поэта — были людьми женатыми. Хотя, впрочем, как заметил Баурджин, сдерживало их вовсе не это, а некое эстетство. Не принято было в их кругу смешивать разные удовольствия — и вино, и дружескую беседу, и весёлых девок. С девками уж лучше по одному, чего их грести кучей? А потому, вместо охаживания непотребных девок, на прощанье, по традиции, читали друг другу стихи. На этот раз — Ду Фу. «Песнь о боевых колесницах» — именно с неё и начал тысячник Елюй Люге. Баурджин сию песню тоже знал — выучил когда-то, ещё стараниями не к ночи будь помянутой Мэй Цзы.
Боевые гремят колесницы,
Кони ржут и ступают несмело.
Людям трудно за ними тащиться
И нести свои луки и стрелы...
Для возвращения гостей по домам (а кое-кому — в казармы) Лу Синь любезнейше предоставил собственную коляску с кучером, важным, как чиновник самого высокого ранга. Поэт Юань Чэ и братья жили не так далеко, близ императорского дворца, а вот Елюй Люге и Баурджин проследовали на другой конец города — в восточный округ, четверть Синего дракона. По пути читали стихи и, пугая припозднившихся прохожих, орали песни. Нарвались на стражников, те преградили путь, выставив клевцы-копья, но, узнав кучера, почтительно расступились. Видать, уважали в городе главу коммунальной службы! Ну ещё бы — попробуйте-ка пожить без дорог, колодцев и уборных. Да и без бань с весёлыми домами тоже!
По пути разговорились, так, ни о чём, как болтают едва знакомые люди. Однако, уже когда подъезжали к казармам, нашли общее увлечение — старинные книги. Не древние, а именно старинные — написанные, точнее, отпечатанные с деревянных досок сто, двести лет назад, а уж никак не тысячу. И — не южные! Бравый тысячник несколько раз подчеркнул, что сунские, то есть южнокитайские летописи, ему ничуточку не интересны.
— Вы же торговец, Бао? — прощаясь, вкрадчиво улыбнулся Елюй Люге. — Вот и подобрали бы для меня что-нибудь. Мало ли, вдруг что попадётся? Мне, знаете ли, в моей крепости всё равно нечем заняться. Скукота, хоть бы монголы скорей припожаловали, что ли!
— Тьфу ты, тьфу!
— Шучу! Так как, если будет возможность, вспомните мою просьбу?
— Обязательно! — Баурджин вовсе не шутил. — Скажите только, где вас найти?
— А здесь же, в казармах, — тысячник махнул рукой. — Я пробуду в городе ещё с неделю по всякого рода интендантским делам. Заходите ближе к вечеру, спросите меня. Посидим. Увы... — Глаза воина вдруг затуманились. — В иные времена я пригласил бы вас... Пригласил бы вас к одной женщине, готовой ради меня на всё... Увы. Не сейчас! Так что заглядывайте в казармы!
— Обязательно, — клятвенно заверил князь. — Как говорится — как только, так сразу. Рад был знакомству.
— Я тоже. — Елюй Люге расхохотался. — Не часто встретишь столь образованного торговца. Тем более — из Си-Ся!
На сём и простились. Важный, как высокий чиновник, кучер без помех домчал Баурджина до самого дома, и, выбираясь из экипажа, князь с удовлетворением отметил любопытные взгляды соседей. Кто-то смотрел из-за ограды, кто-то приоткрыл ворота, а кое-кто чуть было не свернул шею. Ну, пусть смотрят, пусть видят — на чьей коляске приехал из гостей несчастный беженец Бао Чжи!
— Эй, Лао! — войдя во двор, громко позвал нойон. — Ты где там, старик?
— Здесь, мой господин! — Слуга шустро выбежал из своей комнаты. — Чего изволите?
— Приготовь мне на ночь воды. Один... нет, лучше два кувшина.
Баурджин вошёл в прихожую и недоумённо застыл, увидев перед собой упавших на колени людей, точнее, подростков — мальчика и девочку.
— Эт-то ещё кто такие?
— Мы твои слуги, господин! — подняв личико, пояснила девчонка.
— Так у меня уже есть слуга!
— А мы — подарок от господина Цзяо Ли!
— Ах, вот оно что... — Баурджин задумчиво взъерошил затылок. Толстяк-чиновник оказался вовсе не так глуп, как его описывали, — с опозданием, правда, но всё ж таки приставил соглядатаев. Что ж, следовало ожидать, странно было бы, если б не приставил.
— Ну, вот что, подарки, — немного подумав, усмехнулся князь. — Идите пока спать, вот хоть в гостевой комнате... Ну а завтра... Завтра решу, к какому вас делу приставить. Указание ясно?
— Да, господин, — хором откликнулись слуги.
— Ну, вот и славненько. — Довольно улыбнувшись, Баурджин потянулся и наконец-то отправился спать. Да и пора уже было.
Утро выдалось чудесное, с солнечной прозрачной дымкой и чистым голубым небом, по которому лениво плыли сахарно-белые облака. Баурджин проснулся рано, впрочем, здесь все так просыпались — можно сказать, с первыми лучами солнца. Услыхав за комнатной перегородкой чьё-то шушуканье, удивлённо спросил: