Эти опавшие листья - читать онлайн книгу. Автор: Олдос Хаксли cтр.№ 78

– Тогда нам лучше выучить его. Кошачий итальянский.

Миссис Челайфер смотрела вниз на форум с очень серьезным видом.

– Бог мой, их там не менее двадцати, – произнесла она. – Как они туда попали?

– Люди, желающие избавиться от своих кошек, приходят и перебрасывают их через ограду форума, – объяснил мистер Кардан.

– И они не могут выбраться обратно?

– Видимо, нет.

На добром лице миссис Челайфер отобразилась глубокая печаль. Она прищелкнула языком по стиснутым зубам и с грустью покачала головой.

– Вот беда, – вздохнула она. – А чем же они питаются?

– Понятия не имею, – ответил мистер Кардан. – Не исключено, что поедают друг друга. Хотя, несомненно, прохожие кидают им что-нибудь съестное.

– А в центре лежит уже одна мертвая, – заметила миссис Челайфер, и в ее голосе прозвучала нотка упрека, словно мистер Кардан нес личную ответственность за маленький трупик, распластанный у подножия триумфальной колонны.

– Мертвее не бывает, – сказал мистер Кардан.

Они двинулись дальше. Миссис Челайфер больше не произнесла ни слова; она о чем-то глубоко задумалась.

– Поднесите лампу поближе, – попросил мистер Кардан гида. – Когда света стало больше, он продолжил медленно по складам разбирать примитивную греческую надпись на стене усыпальницы. – Очаровательный язык, просто очаровательный! С той поры, как я узнал, что этруски звали своего бога виноделия Фуфлунсом, меня заинтересовал их язык. Фуфлунс – более подходящее имя, чем Бахус, Либер или Дионис! Фуфлунс, – повторил он с восторгом, акцентируя каждый слог. – Ничто не может быть благозвучнее. Они обладали лингвистическим талантом, эти создания. А какие у них должны были поэты! «Когда Фуфлунс flucuthukhs свой ziz» – нетрудно представить оду во славу вина, которая начиналась бы такой строкой. Вы ведь не сумели бы воспроизвести столь сочные, столь пьянящие звуки по-английски, верно?

– Как насчет: «И плещется эль в саксонском бокале»? – предложил свой вариант Челайфер.

Мистер Кардан покачал головой.

– Разве можно это хотя бы близко поставить рядом с этрусским? – возразил он. – Слишком мало консонантов. Легковесно, поверхностно и тривиально. Так можно было написать и о содовой воде.

– Но откуда вам знать? – заметил Челайфер. – Может, flucuthukh по-этрусски и означает содовую воду? Вот Фуфлунс – удачно выбранное имя. Однако здесь мы имеем дело с заимствованием. У вас нет других примеров столь превосходного словопользования этрусками. «Когда Фуфлунс flucuthukhs свой ziz» – может оказаться всего лишь переводом фразы «Когда Бахус выпивает стакан содовой». Вам же ничего не известно об этом.

– Да, вы правы, – вынужден был признать мистер Кардан. – Меня увлекло имя Фуфлунс. Flu-cuthukh может и не нести в себе столь богатого смысла, какой обязано иметь слово с подобным звучанием. Оно действительно, как вы предположили, может означать всего лишь содовую воду. Однако я продолжаю надеяться на лучшее, верю в своих этрусков. Наступит день, когда ученые подберут ключ к этому языку, и тогда все убедятся в моей прозорливости. Flucuthukh окажется столь же значительным словом, как имя Фуфлунс, – вот увидите! Это великий язык. Найдется новый Басби или Кит, а этрусскую грамматику и основы стихосложения начнут вбивать в голову каждому английскому школьнику. И ничто не принесло бы мне большего удовлетворения. Латынь и греческий еще имеют практическое значение. А вот этрусский язык полностью и абсолютно бесполезен. Разве можно найти лучшую основу для фундамента образования подлинного джентльмена? Это великий мертвый язык будущего. И если бы этрусского языка не существовало, его следовало бы придумать.

– Именно этим и придется заниматься филологам, – сказал Челайфер. – Если учесть, что никаких источников этрусской письменности не сохранилось, кроме надписей на надгробиях и каких-то пустяков, нацарапанных на облачениях мумий в Аграме.

– Так оно даже к лучшему! – подхватил мистер Кардан. – Если мы создадим этрусскую литературу сами, она может даже показаться нам интересной. Произведения этрусской литературы, созданные самими этрусками, оказались бы скучными, как вся древняя литература. Но если бы эпос написали вы, диалоги Сократа – я, а исторические труды вышли бы из-под пера такого мастера художественного вымысла, как мисс Триплау, – то мы сотворили бы целый курс науки, из которого те редкие ученики, что получают хоть какую-то пользу от образования, вынесли бы для себя много ценной информации. А всего лишь через пятьдесят лет наши идеи уже выглядели бы такими же устаревшими, как мысли Туллия или Горация. И литературу этрусков пришлось бы заново перевести нашим потомкам. Каждое новое поколение использовало бы мертвый язык для выражения собственных чаяний и желаний. А мысли, выраженные в столь богатой форме, приобрели бы гораздо более важный вид и легче запоминались бы. Я часто замечал, что понятие, которое я усваиваю на родном языке, кажется мне скучным, банальным и смутным по содержанию, но приобретает ясность, особый смысл и важность, если его облечь в непривычную форму языка иностранного. Пожелание, заложенное в рождественскую хлопушку, если изложено на латыни, звучит весомее и ближе к истине, чем написанное по-английски. Если в изучении мертвых языков есть вообще хоть какой-то смысл, то, к моему величайшему сожалению, заключается он в том, чтобы показать нам важность выбора словесного средства для выражения своих идей. Знание, как называется один и тот же предмет на нескольких языках, дает вам более глубокое и богатое осознание его сущности, чем на одном языке. Юноша, знающий, что бог вина по-этрусски зовется Фуфлунс, обладает более всесторонним пониманием этой божественной личности, чем его сверстник, которому известен только Бахус. И если я хочу, чтобы археологи сумели расшифровать этрусский язык, то лишь потому, что стремлюсь к полному проникновению в понятия, выраженные такими звучными словами, как flucuthukh и khathc. Остальное меня не волнует. Пусть им удастся прочитать все эти надписи целиком – я останусь к этому факту равнодушным. В конце концов, что нового даст нам их расшифровка? Какими открытиями может обогатить? Никакими. В них не окажется ничего, что уже не было бы нам давно известно. Мы утвердимся во мнении, что до завоевания Италии римлянами люди здесь ели, пили, занимались любовью, накапливали богатства, угнетали более слабых соседей, а развлекали себя занятиями спортом, законотворчеством и подобными забавами. Во всем этом столько же божественного смысла, сколько в прогулке по Пиккадилли в любой день недели. И кроме того, мы уже имеем изображения этрусков.

Он простер руку вперед. Гид, который терпеливо слушал пространную речь на языке, которого не понимал, отреагировал на жест, подняв выше свою ацетиленовую лампу. И магическим образом в ярком белом свете на стенах склепа вдруг обозначились во множестве цветные фигуры людей. В обрамлении символически обозначенных деревьев пара красно-коричневых борцов с глазами египтян и профилями греков, какие можно увидеть на росписи ваз более раннего периода, сцепила руки перед схваткой. По обеим сторонам от них позади деревьев стояли две длинноногие черные лошади. Поверх всего этого в полукруглом сегменте между изображениями борцов и выгнутым сводом потолка гробницы возлежал крупный леопард с белой шкурой, покрытой черными пятнами в той последовательности, в какой их позже стали наносить на фарфоровых собачек и кошечек. На левой стене вовсю праздновали: красно-коричневые этруски лежали на диванах; белые, как из фаянса, женщины, которые так же контрастировали с покрытыми темным загаром сотрапезниками, как пухлые нимфы на картинах Буше много веков спустя, отличались от своих пасторальных возлюбленных и сидели с ними рядом. Сакральными жестами, полными взаимной нежности, они поднимали в честь друг друга чаши с вином. На противоположной стене охотники и рыбаки занимались своим делом, вооруженные пращами и сетями. Небо полнилось птицами. В синем море внизу плескались огромные рыбины. Длинная надпись была начертана вдоль всей стены справа налево. Свод крыши расписали в красную, черную и белую клетку. Над узкой и низкой дверью, ведущей из склепа наружу, преклонил колени смиренный белый бык. Две с половиной тысячи лет назад люди оплакивали здесь своих недавно умерших близких.