– Кошмар. – не обращая на него внимания, я наливаю себе в кружку воды – во рту пересохло.
У папы делается отсутствующий взгляд, будто он пытается вновь увидеть ту девицу и оживить в памяти момент; широкая улыбка блуждает по его неподвижному лицу. По-моему, совершенно зря.
– Как же ее звали… Барбара? Нет, не Бар… Дебора? Нет, Донна… Нет, все-таки Барбара. Барбара Гластонбери, – заключает он, как будто это ее настоящая фамилия. – Так или иначе, она была отвязная, как бы ее там ни звали. Да, ты похожа на нее.
– Только, уверена, она была раз в десять худее.
– Хм-м. – Папа задумывается. – Я был слишком пьян, чтобы запомнить. – Он облокачивается о раковину, расцепив скрещенные на груди руки. – Одно знаю точно – ты в сто раз красивее. – Он отставляет чашку с остатками кофе. – Еще бы, при таких-то генах! – Мы смеемся. Появляется Дав, на ней школьная форма. – Кстати о генах, вот еще одно подтверждение, что они у меня не промах. Ну что, Давлинг, готова к полету?
– Типа того.
– Какая ты миленькая… Мне нравится, когда у тебя такая прическа, ты похожа на борца. – Папа не силен в комплиментах. Дав это прекрасно знает и говорит:
– Спасибо, пап.
– Ну вы готовы? Мне точно не надо идти следом?
– Ты же не наш телохранитель, пап, – качает головой Дав.
Папа выпячивает грудь, показывает «козу» сперва себе, потом нам и говорит голосом нью-йоркского гангстера:
– Так и знайте, я у вас на хвосте!
Мы закатываем глаза, но не можем удержаться от смеха.
– Би, ты вправду пойдешь в этом?
– Да, а что?
– Ну это мой первый день, и… ну…
– Дав, ты в инвалидной коляске, у тебя обе ноги в гипсе. Неужели, по-твоему, кто-то заметит, что надето на мне?
– По-моему, как раз в этом и надо идти. Все будут так потрясены обалденным прикидом Барбары Гластонбери, что и не заметят Дав!
Входит мама.
– О-о, прекрасно выглядите, обе! – Она аплодирует нам.
– Да ладно, мама, нам всего-то пройти до конца улицы!
– Понятно, понятно. Хочу вас сфоткать.
– Сфоткать? Мама, это еще зачем? – завываю я. – Ты же видишь нас каждый день.
– А я хочу фотку, – говорит Дав. – Как доказательство для моих внуков, что в тринадцать лет я переломала обе ноги.
– Ну давайте посмотрим, сумею ли я выглядеть таким уродом, чтобы не смущать вас. – Папа, взъерошив себе волосы, влезает в кадр. – Не хочу, чтобы вы рядом со мной имели бледный вид. – От папы уютно пахнет кофе и тостами, его плоские шутки будто согревают меня изнутри.
– Нет уж, Билл, я хочу снять девочек, не тебя, хлеб-наан ты бесформенный. – Мама отпихивает папу.
– Вообще-то, «наан» и значит «хлеб», так что, когда заказываешь в индийском ресторане хлеб-наан, ты попросту просишь хлеб дважды. – Папа ехидно хихикает.
– Хлеб-хлеб, – смеюсь я.
– Видишь? Она над тобой смеется, – цокает языком папа.
– В общем, мистер Хлеб-Хлеб, твоих фоток у меня более чем достаточно. Брысь! – Мама продолжает пихать его.
– Да неужели? – Папе таки удается усмотреть в этих словах комплимент, он отходит в сторону и делает вид, будто читает газету недельной давности.
– Вот так, хорошо… встаньте поближе… хорошо… теперь, девочки, на счет три говорим: «сы-ы-ыр!» Готовы?
– Три. Два. Один.
– Сы-ы-р!
Очень сырно.
Сыр – это очень вкусно. Сыр – это плесень. Я не люблю сыр с голубыми прожилками.
Кафе «У Блюбель»
Мир остается прежним и живет своей жизнью, пока мы проходим мимо. Лавочник машет, прохожие смотрят, улыбаются, Дав уставилась в телефон, даже не поднимает головы, я, задыхаясь и потея, плетусь за ней, на лбу, как слезинки, выступают капли. Когда же этот спортзал даст результаты? О господи.
– О-о, посмотри, сообщение от Лотти, как клево! О, глянь-ка, Эко нравится наше фото, и Рине, ух ты. Они такие клевые. О, и Джордану… и Оливии. Ух ты… Как же хочется их всех увидеть.
– Это хорошо. Я рада.
– Переживаешь, что можешь встретить одноклассниц? Они же все теперь в выпускном классе?
– Ага. Я как-то не думала об этом. – На самом деле думала. Так и вижу их перед собой. Как они кудахчут и пищат. Волнуются. Я рада за них. Они окружат Дав, весь день будут возить ее коляску. Расспрашивать обо мне. А она расскажет много хорошего. Скажет, что у меня все отлично.
– Да что с тобой? Трясешься, как осиновый лист.
– Просто нервничаю… не знаю.
– А почему нервничаешь? Нет никаких поводов.
Дав успокаивает меня.
– Ну, удачи. – Я чмокаю ее в макушку.
– Спасибо.
– Люблю тебя, и помни: будь фейерверком!
– Будь метеором!
– Будь ракетой!
– Будь динамитом!
– На самом деле, по жизни, будь именинной свечкой, которую нельзя задуть! – Я изображаю, будто задуваю свечи. – Пока не заплюешь весь именинный пирог.
– Ха! Конечно! Эй, а ты будь пушечным ядром!
– Это мы можем! – Я приседаю, изображая шар, Дав хохочет.
– Езди осторожно! – кричу я ей вслед. Она разворачивается, чуть не угодив в меня колесом, – на земле остается след от шины.
Я смотрю, как она быстро движется к толпе. Где смешались длинные волосы, короткие юбки, косички и хвостики, хиджабы, очки, мячи, пение, конфеты, чипсы, хруст сухариков, хлопанье крышек от бутылок, крики, объятия, визги, наушники и зубные пластинки, шепот и сплетни, тычки и поцелуи, музыка, телефоны, блеск для губ, гель для волос, расстегнутые рубахи и гипсовые повязки, завывания, и хохот, и… Дав. Хлопушка с конфетти, которую я только что запустила.
Я иду по главной улице в своей радужной тунике и туфлях с помпонами. Иду мимо людей, мимо лиц. Сижу в кофейне, в которой раньше никогда не была. У них есть пандус при входе, но дверь узковата. Пирожные ничего. У меня получилось бы лучше.
Моя кофейня будет называться «У Блюбель». Там будут подавать кофе со льдом и хороший, настоящий кофе, без всяких нарисованных сисек. У нас будут настоящие кексы с правильной глазурью и правильной обсыпкой, и печь их будут каждый день. В зале будет пахнуть сахаром, кокосом, бананом и тянучкой. Мы будем выпекать ангелочков из меренги, бисквит «Виктория», черничный пирог и кекс из поленты. У нас будут миндальные пирожные, пирог с яблоками и настоящие тарталетки с джемом. Влажные кексы, печенье, мягкие и вязкие шоколадные «брауни». Печенье миллионера всегда и везде. Мы будем улыбаться маленьким детям, открывать окна, впускать солнечный свет, ветерок и грозу, а на случай холода заведем пледы и обогреватели. Будут открытая веранда и садик, чтобы входить с собаками. И кормить младенцев грудью. И я буду писать затейливым почерком «маффины», соединяя два «ф». Сэндвичи будут вкусные, полные начинки, суп – домашним. Бейквелский пирог будем посыпать поджаренным миндалем – никаких бледных и сырых хлопьев, похожих на ногти. Овсяные лепешки мягкие, с семечками и орехами. Никакого сахара в пакетиках! За чай не придется платить втридорога, хотя я буду подавать его в чайничках и заваривать только матерчатые пакетики, если, конечно, посетители не предпочтут рассыпной, с гущей – людям нравится то, к чему они привыкли. Ромашковый чай – цветками, хлеб – свежеиспеченный.