Лето у моря - читать онлайн книгу. Автор: Анжелика Бронская cтр.№ 25

И снова в его жизни наступит лето: горячий песок, теплое море, прохладные летние ночи. Опять он поедет на побережье, но только не туда, не к Тирренскому морю, может быть, с отцом, а может, уже с невестой. Или даже женой.

Но иногда, почему-то зимой, не летом, по ночам он долго не может уснуть. Лежит в кровати и смотрит в потолок широко открытыми глазами, совершенно беспомощный перед своей предательской памятью: перед ним во всех красках встает то самое лето. Он снова видит коттедж, каждую комнату в мелочах, сад с цветущими розами, белые розы и апельсины…

Их пьянящий аромат преследует его, это единственный в мире аромат, который он не переносит.

…Он видит залитую солнцем террасу, накрытый к завтраку стол, свою мансарду с незастланной кроватью и брошенными на пол учебниками; слышит, как шумят деревья в ореховой роще за мысом, слышит шум прибоя так реально, что даже ощущает на губах вкус той самой морской воды — неправда, что море везде одинаковое, — чувствует, как скрипит под ногами песок в их бухте, а на волнах качается их катер, и она… Непременно он видит ее! Порой она улыбается и машет ему, стоя на берегу, и ветер треплет ее длинные черные волосы, а иногда она просто сидит на песке, обхватив колени руками, с задумчивым видом глядя куда-то вдаль. Потом подходит совсем близко, легонько касается его лица своими прекрасными пальцами, и он даже ощущает ее дыхание, слышит ее голос: «Неужели ты совсем не замечаешь, как сильно я тоскую по тебе, кузен?»…

И он зарывается с головой под одеяло, отворачиваясь от мирно спящей рядом подруги, и чуть слышно повторяет в темноте ее имя, до боли вгрызаясь зубами в подушку, пока внутри него что-то не обрывается. И тогда совершенно не по-мужски он плачет.

Никогда ранее я не подумал бы, что во мне дремлет талант писателя. Никогда ранее не решился бы поведать всему миру о том, что я пережил, когда потерял ее. А если бы и пришло в мою голову подобное, то уж точно не стал бы этого делать с помощью бумаги. Я бы, наверное, просто выговорился Тиму, вывернув на него весь ушат пережитого горя, не щадя своего друга, будучи уверенным в том, что только он и поймет, и поддержит, и, что немаловажно, не обрушится на меня с упреками или осуждением. Но увы! Тим сейчас далеко от меня, настолько далеко, что уже никогда не услышит моих признаний, не прочтет эту рукопись, не посмотрит таким знакомым, чуть насмешливым взглядом, произнеся свое привычное: «Эй, Ричард! Жизнь все же классная штука, как ни крути!» Я потерял и его тоже. Но, прости меня, дружище, о тебе позже.

Что я могу поведать вам о ней? Что вообще можно рассказать о самой прекрасной на свете девушке, которой больше нет? Что ей был всего двадцать один год. Что она была красивой и веселой, остроумной и образованной. Что любила грустную музыку, полностью придерживаясь чьего-то бессмертного утверждения о том, что все великие вещи в мире написаны в миноре. До знакомства со мной она очень любила сирень. Любила лето и море: могла часами лежать на песке, слушая шум прибоя; зачитывалась Мопассаном и Золя, была без ума от самого печального ноктюрна Шопена № 20 до диез минор, часто играла его на рояле; любила саму жизнь, утверждая, что надо быть благодарными ей за каждое наступившее утро, за каждый прожитый день, который бесценен хотя бы потому, что вернуть его невозможно. Еще она любила меня. А еще она была моей женой.

Я часто думаю о том, зачем вообще мы с нею встретились? Терзаюсь вопросом: почему все случилось именно так и именно с нами? Ответов, разумеется, не нахожу. Знаю одно: мы были счастливы. Пусть недолго, но все-таки были. Наше счастье казалось слишком необъятным, слишком безоблачным, а хорошее, как известно, порой обманчиво и неверно: оно приходит внезапно и исчезает, когда ты к этому совершенно не готов. Тогда мы не думали об этом: нам нужно было успеть насладиться друг другом и этой жизнью. А вот потом… Не скрою, мне было невыносимо трудно. Но я держался изо всех сил. Это было особенно непросто ночами, летними ночами: шум моря, легкий ветерок, ее образ, образ моего друга — они часто приходят ко мне вместе — и воспоминания, воспоминания, воспоминания…

Возможно, кому-то моя история покажется чересчур слезливой, чересчур сентиментальной, но не судите слишком строго: ведь это все-таки была любовь. И дружба. Те самые настоящие любовь и дружба, о которых пишут в книгах, которым посвящают стихи, ради которых живут, из-за которых умирают. По крайней мере, я так думаю. Воспринимайте прочитанное здесь как мою исповедь. Все случившееся осталось в далеком прошлом, уже ничего не вернешь назад, не изменишь, не скажешь иных слов, не совершишь других поступков. Казалось бы, чего грустить? Но вечерами, особенно сейчас, когда я пишу эти строки, ветер заносит в мое открытое настежь окно запах моря, нашего с ней моря; мне даже слышится ее ласковый голос, ее негромкий смех. Порой он переплетается с говором Тима, как будто они беседуют друг с другом. Может, это означает, что где-то там они встретились? Я был бы бесконечно рад этому. А весной, когда распускается сирень, отвергнутая моей любимой после того, как я поведал ей одну грустную английскую пословицу, я чувствую тонкий аромат нежнейших лепестков, и мне кажется, что моя родная рядом, со мной…

Я все выдержал. Теперь со мной лишь моя память. Но воспоминания уже не приносят боли — разрывающей душу боли, которую, как кажется, ничем не унять, не залечить. Время хороший лекарь, и воспоминания о ней и о нем теперь просто всегда со мной, во мне, они приросли намертво, они — часть меня.

Был самый обычный конец весны 1984 года. Вчера лил дождь сплошной серой стеной, а сегодня утром в небе ни облачка. Вот что значит месяц-май, вестник приближающегося лета! Если бы подобное случилось в октябре, я уверен, дожди зарядили бы на неделю, а то и дольше: с осенью не поспоришь.

Оставив «Бьюик» на парковке, я взглянул на часы и торопливо пошел вверх по Оксфорд-стрит к нашему магазинчику. В семь часов утра на всегда оживленной улице было непривычно тихо: большинство магазинов еще не открылись.

Я подошел к двухэтажному старому зданию, на первом этаже которого располагался во всей красе наш с Тимом магазин — «Цветочный рай», как мы его назвали. За семь лет кропотливой работы наш «Рай» действительно стал настоящим раем для ценителей, да и просто любителей красивых цветов. Магазин принадлежал мне и моему другу Тиму, Тиму Райану Гранту и Ричарду Мэттью Дину — так торжественно мы с ним величались в официальных документах.

Тим — мой единственный настоящий друг. Вместе мы прошли проверку не только временем, но и всевозможными жизненными перипетиями. Я и Тим выросли в приюте Редхилл, вернее, даже не приюте, а школе для детей, чьи родители погибли, а иных родственников не нашлось. Редхилл — старинная школа графства Суссекс, расположенного к югу от Большого Лондона. О Редхилле у меня остались самые радужные воспоминания: всех воспитанников объединяло одно общее горе, что не способствовало каким-либо издевкам или, еще хуже, травле друг друга. Воспитатели и учителя относились к нам тепло и сочувственно: всеми силами старались они создать в школе домашнюю атмосферу, и им это удавалось. Мы, воспитанники, со временем стали считать друг друга настоящей семьей, братьями и сестрами по несчастью. Нас с Тимом роднили похожие обстоятельства потери родителей: мои погибли в автомобильной катастрофе, когда мне не было и трех лет, а родители Тима разбились вместе с самолетом, возвращаясь домой из Индии, где проводили совместный отпуск. Тиму тогда было семь, и, будучи старше на четыре года, в Редхилл он попал раньше меня.