Человек эпохи Возрождения (сборник)  - читать онлайн книгу. Автор: Максим Осипов cтр.№ 49

Не нужна, она совершенно согласна с ним. Вообще не нужна. Милиционер настроен миролюбиво: нужна – не нужна, это все философский вопрос.

Еще где работала? В Москве, с детьми из богатых семейств, по русскому, по литературе, английскому. Если считать это работой по специальности. Почему перешла на неквалифицированную работу? На это имелись свои причины.

– Хотела жить, как братья по крови?

– Именно, – отвечает подследственная. – Как братья. И сестры.

– Сестры, – поправляет милиционер. Эх, филфак.

Быстрым шагом входит дежурный, зовет милиционера в коридор. Тот возвращается через минуту. Дело оказывается непростым. Знает ли она, что убитый является Павлом Андреевичем Цыцыным, главой местного самоуправления? Нет, но, с ее точки зрения, это ничего не меняет, он обыкновенный насильник. Случившееся было не убийством, а самообороной.

– Эффективная самооборона, – усмехается милиционер. Шесть ножевых: в живот, в лицо, в пах, а на ней – ни царапины.

Сожалеет ли она о содеянном? Бессмысленный вопрос, у нее не было другого выхода. На кухне события развивались сами собой.

– А полюбовно договориться не могла? – милиционер внезапно меняет тон и пристально смотрит ей в глаза. Так, он видел, проводят допрос старшие товарищи.

Глаза у нее черные, у них у всех такие, и смотрит она ими куда-то внутрь, ничего не поймешь. Отдернет шторку, оттуда полыхнет, как из зажигалки, если открыть на полную, потом задернет – и погасло пламя. Молодому милиционеру на мгновение становится не по себе. Все, не надо нервничать. Оформить протокол – и бегом в “Пельменную”. Голова от них от всех кругом идет, пусть в области разбираются. “На поч-ве вне-зап-но воз-ник-ших не-при-яз-нен-ных от-но-ше-ний…” – выводит он. Язык от усердия высунул. Произносит скороговоркой:

– С моих слов записано верно, мной прочитано, замечаний не имею.

Нет, этого она подписывать не будет.

– Орфографию поправить? Шутка.

Ее приводят в камеру, запирают, она оглядывается, соображает, в какой стороне Мекка, и ждет, когда внутри установится тишина. Потом совершает поклоны и молится.

– Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного…

* * *

Что означают сегодняшние события? Нужно вчувствоваться, подождать, и ответ придет, как всегда, целиком. Или не придет, молчание внутри нее иногда продолжается годами. Тогда – покорно принять. На все Его воля, надо быть благодарной. Пока что она ощущает лишь физическую усталость и недоумение – почему именно ей выпало положить предел злу? И – гордость, что справилась.

Всевышний дал ей выносливость, волю, необыкновенную память: Рухшона умеет запомнить десяток страниц и потом в голове их читать. Еще одно свойство – идти навстречу опасности. С детства отмечали: если попробовать испугать Рухшону, она не отшатнется, а наоборот – дернется навстречу. Очень оберегала свое пространство, и когда вторгались в него, могла нанести повреждения. Оттого ее сторонились и дети, и взрослые.

А еще Всевышний наделил ее такой же красотой, как ту, от кого она получила имя – Рухшону-Роксану, жену Александра Македонского. Тридцать пять лет, для таджички возраст немолодой, но Рухшона по-прежнему очень красива.

Школа русская, Рухшона пишет замечательные сочинения, золотая медаль. “Ставрогин – русский Гамлет, те же ярость и скука и много нерастраченных сил”, – это производит впечатление, ее принимают на филфак МГУ. Тут она тоже живет как-то в стороне, увлекается Платоновым, в ее родном Ленинабаде о Платонове и не слышали. Мечты о прекрасном и яростном мире, растроганная радость при виде паровоза, преодоление смерти с помощью механизмов. Диплом ее – по Платонову, о замках из воздуха. Умение строить воздушные замки она ценит больше всего в русских людях и русском языке – ей родном, Рухшона думает только по-русски.

Большие перемены: Ленинабад ее теперь – Худжанд, все остальное плохо. Погибает отец – случайно, съездил по делам в Душанбе и не вернулся – приехать на его похороны невозможно, в Москву звонит брат, рассказывает о других смертях. Многочисленность жертв как будто примиряет его с гибелью отца. “Как мама?” – почти не слышно – “Ничего, нормально, – кричит брат, лжет, конечно. – Оставайся в Москве!” Что ей делать в Москве – мыть посуду? Здесь тоже филологи не нужны. “Потеряла отца в процессе жизни”, – думает Рухшона и понимает, что больше не любит Платонова, что преодоление смерти с помощью паровозов и прочей техники – только духовное упражнение, потому что повсеместное присутствие смерти не случайно, она – не досадное недоразумение. Все боятся ее, боятся несчастия, а смерть неизбежна и, значит, естественна. И не нами придумана. С этого момента начинается переживание Рухшоной смерти как самого значительного, главного, что находится внутри человека. Люди, которые не носят в себе смерти, не живут ею, Рухшоной ощущаются как пустые внутри, как обертки, фантики. Люди полые, без души – она узнает их с первого взгляда.

Короткое воодушевление переменами проходит мимо нее: она видит, что духовно перемены эти бессодержательны и что страной распоряжаются теперь полые люди. На главной библиотеке страны появляется огромная шоколадка: съешь ее – и порядок. Шоколадки и их изображения – главный результат правления полых людей. Всем нам хочется сладкого, вкусного. “Сладко будет у тебя во рту, матушка, а дети твои станут лакеями”, – думает Рухшона и покидает Москву.

Кружным путем она приезжает в Худжанд – поразительно красивая и с видимым уже надломом, знающая русскую литературу, как никто, кажется, из ее соотечественников. Можно устроиться в пединститут, теперь он – университет, но там не платят, нигде не платят вообще, и частные уроки ее не нужны. Действительно – война, за девяносто второй, прошлый, год сто тысяч убитыми, не до изящной словесности, противники зовутся “вовчиками” и “юрчиками”. Мама объясняет: “Юрчики” – коммунисты, по имени, представь себе, Юрия Андропова, – кулябцы и мы, северные, с ними узбеки и русские. А “вовчики” – памирцы, гармцы под предводительством демократов. – Демократов? Почему они “вовчики”? Логичнее, вроде бы, именно коммунистам называться “вовчиками”, не так ли? – Нет, ваххабиты – по-простому “вовчики”. – Какая неразбериха в голове у мамы! “Мужа тебе не нашли”, – вот, ее беспокоит: Рухшоне уже двадцать два.

Искать жениха – дело отца или брата, но отца теперь нет, а брат того гляди переедет в Китай, у него своя семья, не до Рухшоны. Да и как найти такой умнице Македонского, когда кругом только “вовчики” с “юрчиками”?

Вскоре, впрочем, и “вовчиков” не остается, во всяком случае – на поверхности. Симпатии Рухшоны, раз уж надо выбирать, на их стороне: и потому, что “вовчики” разгромлены вероломно – Блаженны падшие в сраженье, и потому, что в Худжанде их нет. Рухшона принимается что-то искать для себя – в религии, которая как бы ей врождена, но о которой прежде она не задумывалась, ездит в Гарм, в Самарканд. Она учит арабский, дело идет легко, но встречи с живыми людьми, зовущими себя мусульманами, разочаровывают: племенное в них преобладает над духовным, адат – обычное право, закон человеческий, – над законом божественным, над шариатом. Жить надо по предписанному, по правилам, которые установил Всевышний, а не по традиции, греховное и преступное – это одно, – вот что ей хочется заявить, но джихад освободил “вовчиков” от закона, да и кто станет слушать женщину?