Морок - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Щукин cтр.№ 42

Санитары, отсекавшие ей отход к лесу, бросились наперерез. Павел, оставаясь на месте, выдернул из-за пояса пистолет. Как не хотел он сейчас сжимать в ладони рубчатую рукоятку! Именно сейчас и именно здесь – на краю деревни, под ярким солнцем. Но он ее все-таки сжал. Сирена выла. Выстрелов санитары наверняка не услышали, но фонтанчики снега под ногами заставили их остановиться.

Соломея скрылась в лесу.

Павлу стало спокойнее. Он даст ей время уйти, а сам… Про себя он уже все решил.

Круто развернулся и чутким, звериным бегом двинулся санитарам в лоб. С ходу продырявил им полы халатов. «А? – весело бормотал сквозь зубы. – Как? Это вам не лишенцев гонять!» Убыстрял бег и боялся лишь одного, что наст не выдержит и провалится. Но наст держал.

Врассыпную санитары бросились к деревне. Другие, выскочившие из переулка, растерянно замешкались. Опережая их, Павел перемахнул прясло и помчался по огороду. Санитары кинулись за ним следом, и он уводил их за собой, как птица уводит от гнезда охотников.

Сирена надрывалась, не умолкая.

Павел проскочил огород, залетел в ограду ближнего пустого дома. Следующий дом тоже оказался пустым, хотя ограда была расчищена от снега, а на окнах висели пестренькие занавески. В деревне, охраняя ее, пустую, жили одни санитары. Коренной народ давным-давно покинул свои дома и летучей пылью осел в каменных городских коробках. Дорога сюда была заказана прежним жителям, и они видели свою деревню только в тоскливых снах. Все это Павел уразумел на бегу и лихорадочно подумал: «Хоть один, да прорвусь…» Ему казалось, что сотни тоскующих глаз смотрят на него, замерев в ожидании, – прорвется?

«Прорвусь!»

Как гончие собаки, ломились за ним санитары, он на бегу оглянулся, и мелькнула шальная мысль – перестрелять их всех, до единого. Он бы смог, но с ним что-то случилось за несколько дней, что-то перевернулось в его существе и потому, стреляя, отпугивая санитаров, когда они наседали совсем уж настырно, он боялся убить. Не хотел убивать. А те, видимо, выполняя приказ, пытались его взять живьем.

Через ограды, через стайки, по снегу, в обход, Павел прорывался к дому. Чистый воздух входил без задержек в молодые легкие, будоражил, веселил ярую кровь, и она звонко стучала в висках. Приседали изгороди и прясла, подставляя ему самые ловкие и удобные места, чтобы он перепрыгивал без помех. Снег не проваливался и не цеплялся за ноги, а ворота сами распахивались перед ним. Деревня помнила своего сына и пособляла ему, чем могла.

Совсем близко уже виделся тополь, его черные ветки, впечатанные в синеву, калитка и ровная, расчищенная дорожка к ней. Павел рванулся к последней изгороди, которая разделяла его теперь с калиткой, и тут же отпрянул назад. Там, за калиткой, стояли в ограде санитары. Они все-таки зажали колечко.

Он остановился, хватая раскрытым ртом воздух, словно ему ударили под дых. Опустил пистолет и обернулся назад – погоня была уже рядом. Сейчас налетят, сомнут… Железная игла впорется в тело, впрыснет через узенькое отверстие дьявольскую смесь в кровь, и он не то что не увидит, а никогда и не вспомнит ни тополя, ни крыльца, ни дома. Павел закричал, брызгая слюной, заплакал, перекосив лицо в судороге, и через силу, как великую тяжесть, поднял пистолет. После первого выстрела оружие вновь стало легким. Сунув запасную обойму в зубы, не переставая кричать и мутно видя сквозь слезы фигуры санитаров, Павел по-рысьи метался на сжатом пространстве и стрелял, ничего не помня, до тех пор, пока не понял – дорога к дому свободна. Тогда он сунул пистолет за пояс, перелез через последнюю изгородь и, шатаясь, едва волоча ноги, подошел к калитке. Откинув вздрагивающей рукой защелку, ступил в ограду. Перешагнул через убитого санитара и шагнул уже дальше, но взгляд задержался, и Павел, не веря самому себе, наклонился. «Не может быть! Не может такого быть!»

Но было именно так: убитый санитар, как две капли, походил на Павла. Он кинулся к другим, переворачивал их, вглядывался в лица и снова, в каждом новом лице, узнавал самого себя. «Я перебил таких же, как сам». У него не осталось сил даже закричать.

На крыльце лежал снег, на верхней ступеньке – большая проталина, а в ее середине светился смолевый сучок. Павел накрыл его ладонью и уловил кожей едва ощутимое тепло. Вот и дома. Как он надеялся, что, достигнув крыльца, он всех простит, не будет держать ни на кого зла и сам попросит прощения, что душа его, впервые за долгие годы, станет тихой и покойной, а главное – чистой. Не сбылось. Последнее, самое заветное мечтание хрустнуло и преломилось, не оставив никакой надежды, открыв перед глазами черную пустоту.

Маленький мальчик, безгрешный, как ангел, неслышно подступил к Павлу, обдал его легким дыханием и погладил по щетинистой щеке пухлой ладошкой. Отступил и стал удаляться, невесомо покачиваясь в воздухе, растворяясь в солнечном свете.

Но мальчик удалялся, удалялся и исчез…

Совсем исчез…

Не убирая ладони с сучка, Павел сунул другую руку за пояс, ухватил рубчатую рукоять пистолета, сдвинул тугой предохранитель, поймал указательным пальцем послушный спуск. Тело дернулось, обмякло и тихо сползло с крыльца на землю.

Вой сирены оборвался, как срезанный.

Соломея услышала под ногами хруп снега и споткнулась. Не удержалась, упала на твердый наст. Дыхание от удара пересекло, и она поняла в короткий миг онемения, что Павла на этом свете уже нет. Он ушел.

Таяли под голыми ладонями леденистые крупинки. Холод пробирался через кожу и доставал до сердца. Оно билось чаще и больно стукало прямо в наст. Соломея впала в короткое забытье, словно провалилась в неизвестную глубину. Но дна не достала и вынырнула обратно. Очнулась и на ноги поднялась совершенно другим человеком. Мир лежал вокруг тот же, он не переменился, но виделся теперь совсем по-иному. Отныне не таил для нее угрозы, отныне она в нем никого и ничего не боялась. Неведомая, раньше незнаемая ей сила подтолкнула и повела по старым следам в деревню. По тем самым, которые еще помнили тяжесть ног Павла. Вот здесь он пробил наст и пригоршней черпал снег, а вот здесь лежал на спине и она наклонялась над ним, тут они катились под уклон, крепко обнявшись, а здесь он поставил ее на ноги и показал дом… Мелькнула перед глазами голубая коробочка, глубоко вдавленная ребром в снег. Соломея подняла ее и открыла. На красном бархате лежали два золотых кольца. «Подарок, Павел о нем говорил. Выпала… Кольца обручальные… Обручение и венчание. Слова-то какие, несбыточные». Золото под солнцем блестело, алая внутренность коробочки светилась.

Дом Соломея узнала сразу. Вошла в распахнутую калитку, увидела простреленных санитаров и сразу поняла, что случилось. Павел лежал на красном, подтаявшем снегу. Руки – вразброс. Так падают обычно на отдых, обессилев после долгой работы. Соломея опустилась перед ним на колени, пригладила ему растрепанные волосы. Она не плакала, не рыдала, а только вглядывалась в родное лицо, пытаясь его навсегда, до последней черточки, запомнить. После подняла Павла на руки и понесла в дом, пятная себя охолодавшей кровью. На крыльце невольно споткнулась, увидя широкую проталину и посредине ее – смолевый сучок.