Сперва я теряю дар речи. Это просто смешно. Естественно, я не посылала сама себе письма, зачем мне это?
– Вы ошибаетесь, – отвечаю я и слышу, как дрожит мой голос.
– Мы определили айпи адрес. Ошибки быть не может.
– Ничего не понимаю.
– У вас не пропадал паспорт?
Я думаю над вопросом и вспоминаю, что из ящика, где мы храним документы, действительно, исчез не только паспорт Бена.
– Пропал!
Она вздыхает.
– У кого-нибудь еще есть ключи от вашего дома?
– Нет. Погодите. Да, у нас была уборщица.
– Была?
– Она сдала свой ключ, но могла, наверное, сделать дубликат.
– Почему вы ее уволили?
– Я ее не увольняла… Просто мы перестали пользоваться ее услугами.
Потому что я не люблю вторжений в свое личное пространство и мне не понравилось, что чужой человек ходит по нашему дому и трогает мои вещи.
Инспектор Крофт так долго на меня смотрит, что я заливаюсь краской, но я уже научилась ничего не говорить, когда можно промолчать.
– Вы думаете, что женщина, которая вас преследует, – это ваша бывшая уборщица? – спрашивает она.
Это кажется маловероятным, но я всерьез задумываюсь над такой возможностью. Мария была ненамного старше меня и того же роста. Цвет волос она меняла чаще, чем другие меняют постельное белье, но у нее был доступ к моей одежде и паспорту. Пожалуй, со спины мы можем выглядеть похоже. Но это не может быть она: она всегда казалась такой… доброй.
– Еще мы проверили историю поисковых запросов на вашем ноутбуке, – продолжает инспектор Крофт, не дожидаясь моего ответа. – Кто-то, и по всей вероятности, вы, искал адвоката по разводам. Или вы думаете, что это тоже была ваша уборщица? Может, у нее нет дома Интернета?
Это была я. Но я никому из них не звонила. Я просто была расстроена. Как она смеет влезать в мои личные дела? Я добросовестно отдала им свой ноутбук, а она снова все оборачивает против меня.
– У вас есть оружие, миссис Синклер?
Я молчу.
– Согласно нашей информации, да. Как вы думаете, в том, что вы про это забыли, может быть виновата амнезия, о которой говорил ваш муж?
Нет. Я помню все. И всегда помнила.
– Владеть зарегистрированным оружием – не преступление.
– Вы правы, не преступление. Разрешите, я на него посмотрю?
Я выдерживаю ее взгляд.
– Если бы у вас были против меня серьезные улики, вы бы давно меня арестовали.
Она улыбается и делает шаг в мою сторону:
– Непременно.
– Вы когда-нибудь слышали о презумпции невиновности?
– Конечно, слышала. Еще я слышала про Бога и Деда Мороза, но в них тоже не верю. Если это удобно, мы бы хотели еще раз осмотреть дом, – говорит она и смотрит через плечо на два полицейских фургона.
Сквозь открытые боковые двери я вижу в каждом из них по несколько полицейских.
– Нет, это неудобно, и разве вам не нужен ордер, чтобы обыскивать мой дом?
– Только если вы откажетесь нас впустить.
– Тогда он вам понадобится.
Тридцать один
Эссекс, 1988
– Я купила тебе новые кассеты, – объявляет Мегги, входя в мою комнату.
От нее пахнет сразу и средством для укладки, и духами номер пять. Сегодня на ней желтый костюм. Плечи пиджака чем-то набиты, и от этого кажутся больше, чем на самом деле. Новым кассетам я рада. Я уже столько раз прослушала старые от начала и до конца, что знаю все истории наизусть.
– Это не простые кассеты, – объясняет Мегги, вставляя одну из них в мой проигрыватель и нажимая «play».
Из динамиков раздается странный голос: «Сегодня, дети, мы поговорим о гласных звуках. Повторяйте за мной: до-до-до, ду-ду-ду, ди-ди-ди».
Мегги жмет на паузу:
– Ну, давай, повторяй за ней.
Какая-то неинтересная кассета. Я открываю рот, но уже не помню, что нужно было сказать. Мегги недовольно цокает языком. Она нажимает другую кнопку, ждет, когда закончится перемотка, и снова жмет «play». На этот раз я стараюсь запомнить изо всех сил.
«Сегодня, дети, мы поговорим о гласных звуках. Повторяйте за мной: до-до-до, ду-ду-ду, ди-ди-ди».
Мегги жмет на паузу, и я повторяю:
– До-до-до, ду-ду-ду, ди-ди-ди.
Я жду, что Мегги похвалит меня, но она недовольна:
– Не так! Ты должна произнести слова в точности так же, как она. Больше никакого ирландского. Тебе нужно научиться говорить, как она. Как они. Стать похожей на них.
– Почему мне нельзя говорить так, как ты?
– Потому что люди судят о нас по тому, что снаружи. По тому, как ты говоришь и как выглядишь. Никому не интересно, что у тебя внутри. Просто представь себе, что играешь роль, вот и все. В этом нет ничего плохого. Некоторые этим даже неплохо зарабатывают.
– Я не хочу играть роль.
– Конечно, хочешь! Помнишь тот фильм, который так тебе понравился? Как его? Бесконечная чертова история. Там же тоже все не по-настоящему, там играют актеры.
Я готова заплакать, но знаю, что получу за это по лицу, поэтому моргаю, не давая слезам политься.
– Играть роли очень весело, а еще, если ты научишься говорить, как они, то потом, когда вырастешь, сможешь делать кучу интересных вещей, и у тебя будут разные потрясающие приключения, совсем как у мальчика из фильма.
– И я смогу полетать на собаке-драконе?
– Полетать на собаке-драконе, боюсь, не получится, но получится сделать много всего другого, если ты будешь стараться и научишься правильно говорить.
– Если мне нужно чему-то учиться, то почему я тогда не иду в школу? – спрашиваю я.
Лицо Мегги начинает меняться:
– Ты еще слишком маленькая.
А вот и нет.
– Почему тогда у меня в шкафу висит школьная форма?
Лицо Мегги искажает гримаса. Я ожидаю, что сейчас оно станет сердитым, но вместо этого оно принимает выражение, которого я никогда раньше на нем не видела. Мегги подходит к шкафу и открывает дверцу – медленно, как будто боится заглянуть внутрь. Ее рука скользит вдоль маленьких вешалок, пока на самой последней из них не находит то, что искала. Мегги достает костюм. На синем пиджачке, рубашке и полосатом галстуке еще болтаются ярлычки.
– Ты об этом? – спрашивает она так тихо, что я едва разбираю слова. Я киваю. – Мы хотели, чтобы это был сюрприз, и я боюсь, что для тебя платье еще великовато, но, наверное, к сентябрю оно будет как раз.