Данило Щеня теперь в одиночестве выпил большую кружку вина, свистнул. Сторожевому стрельцу, просунувшему голову в шатёр, и сказал:
— Потихоньку созови ко мне десятских. Пушкарей — в первую очередь!
Поздним вечером, оставив во тьме гореть костры, а свой шатёр — нагло торчать супротив главных ворот Смоленска, заставив бегать меж ними десяток нарочных, изображая воинскую суету, малое стрелецкое войско Данило Щени быстрым маршем отступило к городу Ельне...
* * *
Кошевой атаман Секач с сомнением посмотрел на десять мешков с золотом. Подопнул три. Зазвенело чистым золотым монетным звоном.
Казаки взяли городок Изюм, что за Белгородом, на пути крымчаков. Но кошевой атаман, на случай, в центральном большом доме ночевать не стал, остановился на краю городка, в маленьком домике. Сунул мешки в бочонок из-под водки, крикнул хлопцев, чтобы упрятали бочонок в полковничью телегу.
— Благодарствую! — сказал теперь полковник Секач, искоса поглядывая на Николу Моребеда. — Ужинать останешься или сразу поедешь назад?
— Пока не расскажу, за что тебе великий московский государь отсыпал такую прорву денег, никуда не поеду! — ответил мирным голосом Моребед. — Вели мою охранную сотню накормить, каждому по чарке водки. Да коней чтоб не обидели. Пусть насыплют им зерна.
— А ты кто такой?! — наконец проснулся казак в толстом полковнике. — Я тебя первый раз вижу, бумагу от Москвы ты не привёз, значит, иди-ка ты парень отсель, а?
— Ты меня в десятый раз видишь, полковник! — голос у Николы подсел, не голос стал, а бычий хрип. — Когда ты той осенью под государевы деньги, мною данные, да под личную роспись, порубал полтысячи беглых от Москвы, да полторы тысячи продал калмыкам, ты мне в верности кланялся и даже до донских бродов проводил. Когда я литвинскую конницу князя Гандамира на Косую балку заманил, ты с той засады поимел булаву кошевого атамана! Сейчас, ежели меня послушаешь и пойдёшь скорым набегом до Киева, великий государь Московский тебе отдаст булаву гетмана Острожского. Сообразил, бычья башка?
— О! — заорал полковник Секач. — Свету в горенке мало! Не признав бо я тэбе, пан Никола! Звиняй менэ, старого! Эй, хлопцы, таскай сюды, шо у нас есть для дорого гостя!
* * *
Рано утром гетман Константин Острожский долго водил подзорной трубой по пустому полю, стоя на самой высокой башне Смоленска. Ушли русские! Сбежали! Его подстолий, правая рука гетмана, нетерпеливо говорил:
— Пане гетман! У москалей пушки! Они с ними идут в день всего по двадцать вёрст! Вели выслать вдогон конницу. Порубаем всех. Слава будет!
— Ты русских видел, ты русских знаешь? Они у татар сто лет учились против нас воевать.
— Это как же так?
— А вот так. Идут они, пятятся потихоньку, а ты за ними с сабелькой наголо да задрав штаны, торопишься...
— А задрав — зачем?
— А мешают торопиться... И вот ты их догнал, вот ты их сейчас и порубаешь. И тут с обоих флангов заходят на тебя полков по десять конницы и позади тебя — тоже конница. Татарская. И вот тут штаны тебе уже вовсе не нужны. Ничего тебе не нужно.
— Это почему? — обиделся подстолий.
— А на што штаны телу без головы? ... Вели выслать в стороны по десятку улан, пусть проскачут к Ельне вёрст на десять. Да мне кого-нибудь словят, языкастого...
* * *
К вечеру того же дня уланы привели к гетману двоих калик перехожих. Русских, в драных одёжах, старых и немощных. Оказалось, идут они через Смоленск на Киев поклониться Святой Софии и возле неё упокоиться.
Гетман велел подстолию, чтобы принёс католическое распятие. Калика, тот, что ещё хорошо видел да языки знал, покачал головой:
— Нет, пан добродний. Мы на Смоленском соборе кресты православные видим, запах ладана отсюда чуем. Мы в ту сторону помолимся. А католическую приправу с крестом убери, она нам душу чернит. — Калики встали на колени, точно повернувшись в сторону Смоленского собора, начали креститься.
Гетман вынул из сапога плётку, саданул по спине старика помоложе:
— Запорю насмерть, схизматы чёртовы, ежели тотчас не скажете мне, сколько войска у Данилы Щени!
Старец, кому крепко досталось плёткой, поднялся с колен, печальными глазами посмотрел на гетмана Острожского:
— Счёта мы не знаем, но на привалах слышали, что под городом Ельней у русского воеводы Щени начинает собираться понемногу дворянское ополчение... Самое никудышное. Может, к осени наберут тысяч десять. Двадцать тысяч на Руси нынче не прокормить... Видишь, мы уже побираемся и умирать идём?
— На тех ополченцев смотреть смешно. У них всё оружие — дедовское да копья времён Батыя. Кони под ними крестьянские, — вмешался слепой старец. — А пушки у воеводы есть, мы их встретили вчерась. — Слепец, не переставая креститься, попросил: — Великий пан! Дай копеечку! Два дня не ели!
Тут вмешался гетманский подстолий:
— А чего же вы позавчера, у своих, у русских, не попросили копеечку? Или хлеба? Мимо же шли?
Слепой старик дождался, пока на звоннице Смоленского православного собора ударит первый колокол. Последний раз перекрестился, тяжело охая встал, потом хмуро ответил подстолию:
— У них у самих жрать нечего... Всё окрест разорено. Война... Пойдём мы, пане гетман. Нам Киев надо увидеть по обету, чтобы благоверно помереть.
Гетман Константин Острожский радостно саданул плёткой по голенищу своего сапога, быстро прошёл через сени, в дом. Подстолий сунул в котомку слепому старику несколько медных монет и тоже скрылся в сенях.
Калики перехожие вышли со двора и повернули в сторону от собора, на край города.
— Больно саданул сволочь Острожский? — спросил слепец, доставая монеты и совершенно зрячим образом их пересчитывая.
— Больно не больно, а дело наше, Никола, сделано. Обманули злыдней. Пора бы и корчму найти.
— Этот гетман самый злейший наш вражина. И самый опытный. Он, верно, тоже послал в наши пределы каких-нибудь нищих. Или беглых. Считать нонче умеют все!
* * *
Два «польских купца» и шестеро «цыган» под утро на телегах вернулись от Ельни и доложили пану гетману, что двести стрельцов Данило Щени и двадцать пушек с припасами (а припасов-то на пять выстрелов), остановки в Ельне не сделали, пошли далее, к малому городку Дорогобужу.
— Там река есть, — пояснил один из «купцов». — То ли Сельня, то ли Ведрошь. А в трёх верстах от неё течёт другая река, не знаю, как называется. Вот они, русские, там и обустраиваются, меж двух рек. Ополчение сборное...
— Кони под вояками старые, умученные, крестьянские кони, — встрял старый цыган. — Кормятся от поля, траву жрут прямо с корнем...
— Один наш человек, литвин — прислужник у дворянина. Велел передать, что ополчения собрано всего чуть больше десяти тысяч дворян, ибо по деревням да сёлам больше зерна на прокорм нет...