Что же гарантирует народу лучшие порядки после свержения тирании? Какая форма правления наиболее способна облегчить тягость народа, обеспечить его свободу?
Кальвин разрешил и этот вопрос, и своим решением дал верным еще большее право расширить область сопротивления.
Существует три формы правления: монархия, аристократия и демократия
[321]. Каждая из них представляет и свои выгоды, и свои невыгоды. Которую же из них предпочтительнее пред всеми другими должен выбрать народ?
Когда-то, еще при начале своего поприща, Кальвин решил вопрос в пользу монархии. Тогда французский король еще не стал открыто на сторону «врагов истины», и Кальвин рассчитывал повлиять на Франциска I. Он посвятил ему первое издание своего «Institution» и превознес в нем монархическую форму правления. Но его ожидания не сбылись, и его проект, при содействии власти уничтожить во Франции суеверие и безбожие, пал. Неудача значительно изменила характер его политических мнений, и он явился если не открытым противником, то зато сильным недоброжелателем королевской власти и больших государств. «Велико, — говорил он впоследствии, — неразумие тех, кто жаждет иметь могущественного государя, и заслуженное наказание несут те, кого не могут исправить даже часто повторяющиеся опыты»
[322]. Не часто случается, а если и случается, то как чудо, когда короли настолько умеренны, что следуют по пути справедливости и прямоты; не менее редкий случай и то, когда они обладают такою дозою благоразумия, что видят, что полезно и хорошо
[323].
Поэтому-то лучшей формы правления не следует искать в монархии, потому что лучшею может быть названа та, при которой народ пользуется наибольшей свободой
[324], а монархия гарантирует ее всего менее. Сама Библия указывает на такую форму правления как на лучшую и наиболее достойную для народа израильского. «Изменники и люди вероломные те, кто уничтожает эту форму правления, дающую свободу, или кто старается ослабить ее»
[325].
Но, с другой стороны, Кальвин не склоняется и в пользу демократии. По его мнению, она легко перерождается в анархию
[326], потому что во все времена народ оказывался неблагодарным, легковерным, склонным к переменам и новизне, да и во всех тех странах, где народ получал власть, возникали смуты и волнения
[327]. Народное господство, «тирания демократии» представлялись Кальвину поэтому еще большим злом, чем власть одного
[328]. «Сравните, — говорил он своим слушателям, — тирана, предающегося всевозможным жестокостям, с народом, у которого нет ни правительства, ни власти, но все равны, и вы увидите, что в этом последнем случае среди народа неизбежно возникнут гораздо более ужасные смуты, чем если бы он находился под гнетом самой непомерной тирании»
[329].
Итак, ни монархия, ни демократия не дают прочных гарантий свободе. Дает ли его аристократия? Кальвин думает, что она одна и заключает в себе прочные начала для организации той свободы, при которой народы могут быть счастливы. «Только тот род власти наиболее почетен, при котором управляют многие, помогая друг другу и ограничивая могущество одного. Сам Бог утвердил его своим авторитетом, когда дал его народу израильскому и дал в ту эпоху, когда хотел держать его в возможно лучшем состоянии»
[330]. Действительно, лишь при господстве аристократии обеспечивается порядок, потому что лишь в ней участие в правлении принимают люди наиболее достойные, люди, ставшие выше других своими заслугами. Сам Бог, по словам Кальвина, повелел народу израильскому избирать начальников из среды старцев и лучших людей
[331].
Предпочтение к аристократии было так сильно укоренено в Кальвине (в силу отчасти его воспитания в аристократической семье)
[332], что он для аристократов допустил исключение из своей теории о безграничном повиновении, дозволив им одним противодействовать и сопротивляться тирании государя
[333], а в Женеве, куда его призвали для водворения порядка и организации и политической, и религиозной, он употребил все усилия, чтобы ввести чисто аристократическое правление и уничтожить, или, по крайней мере, ослабить силу демократических учреждений
[334].