Феодальная аристократия и кальвинисты во Франции - читать онлайн книгу. Автор: Иван Лучицкий cтр.№ 168

Но это все еще не удовлетворяло партию оппозиции; ее требования шли еще дальше, и правительство принуждено было поставить рядом с указанными распоряжениями ряд новых, исполнение которых передавало всю власть в государстве в руки знати и городов. Оно обязалось возвратить дворянам все те замки, которые принадлежали им и которые были отняты у них правительством; восстановляло дворян во всех тех должностях и званиях, которыми они владели до 24 августа, возвращало в неприкосновенности все их права, вольности, привилегии и имущества. Вожди партии получали еще большие права: им обещаны были пенсии, и правительство обязалось принять на себя расходы для поправления их домов, улучшить их расстроенное состояние; за принцем Конде, королем Наваррским и Данвилем утверждалось действительное, а не номинальное только право быть губернаторами Пикардии, Гиени и Лангедока, и все они признавались правительством верными слугами короля, ведшими войну единственно в пользу государства. Им даны были обширные права и полномочия, делавшие их как бы независимыми владетелями их провинций, и правительство узаконивало этим тот строй, чисто средневековый, к восстановлению которого стремилась партия и гугенотов, и политиков. Удел герцога Алансонского был увеличен. Ему и его потомкам мужеского пола отданы были в полное и неограниченное владение провинции Анжу, Турень и Берри; король отказывался навсегда от всяких прав на эти области, обязывался не вмешиваться во внутреннее их управление и сохранял лишь за собою один титул, одно право — считаться верховным владыкою. Сверх того Алансону назначена была пенсия в 100 000 экю, и все его действия признаны законными. Армия, приведенная Конде на помощь дворянам, не осталась без вознаграждения: действия принца Казимира объявлены были полезными для государства, совершенными в его пользу, и правительство обязывалось уплатить ему 3 600 000 ливров, из которых половина уплачивалась немедленно.

Все это касалось лишь одной знати, но правительство не забыло и городов. Оно подтверждало за ними все те права, вольности и привилегии, которыми они пользовались в прежние времена, снимало с них обвинение во всех действиях, направленных ко вреду государства, во всех нарушениях законов государства и давало им право восстановлять все свои укрепления.

В заключение правительство обязалось не позже шести месяцев созвать Генеральные штаты и сверх того приказало всем чинам королевства принести торжественную клятву в том, что все постановления эдикта будут выполнены во всей строгости и точности и угрожало смертною казнью всем тем, кто каким бы то ни было образом нарушит эти постановления.

Оно признавало, таким образом, вполне законным восстановление старого порядка, санкционировало раздробление государства, и все это только четыре года спустя после того, как оно с такою надеждою на полный успех приказало в ночь на 24 августа подать сигнал к резне и истреблению и врагов веры, и врагов государства…

Известие о заключении мира разнеслось по всей Франции, и повсюду гугеноты торжествовали победу. Гугенотские города горели огнями ^[1800], везде праздновалось прекращение разорительной войны. В Рошель курьер привез эдикт 24 мая, и немедленно же, в пять часов вечера, было созвано вече. Эдикт был прочтен всем жителям при звуках труб и барабанов, при выстрелах из пушек и непрерывной стрельбе из ружей. Вечером весь город был иллюминован ^[1801].

Но это торжество было куплено дорогой ценой. Победа стоила жизни многих из даровитейших и энергических деятелей партии. Головы Монгомери и Монбрэна скатились под ударом палача, ценою их крови и крови их сподвижников была куплена победа; а многие из тех, кто остался в живых, увидели себя разоренными в конец. Этого мало. В среде партии обнаружилась с полною силою страшная болезнь, грозившая подорвать в конец силы партии: вражда буржуазии к дворянству усиливалась все более и более, и многие из знати увидели себя вынужденными смягчить условия мира, дать власти право внести в эдикт статьи, на которые они не согласились бы при других обстоятельствах. Будущее, несмотря на победу, представлялось в далеко не радужном цвете. А тут, рядом с неудовольствием гугенотской буржуазии против знати, развивалась постепенно вражда опять к той же знати со стороны католической массы, которая была выведена из себя тем страшным разорением, которое приносили за собой войны, и в глазах которой дарование эдикта, подобного эдикту, данному в Шатенуа, равнялось истреблению и поруганию католической религии. Всеобщий крик неудовольствия раздался по всей католической Франции.

Еще в 1575 г. народ в Пуату протестовал публично против войн, затеянных знатью. «Вот уже тринадцать лет, — так писали жители Пуату, — как мы терпим страшное разорение благодаря тем лицам, которые называют себя дворянами (gentilshommes). Их цель состоит в том, чтобы разорить купца и бедного крестьянина, и гарантировать лишь себя, и они сумели так ловко поддержать друг друга, что не только не потерпели разорения, а напротив, оказались в выигрыше, благодаря смутам» ^[1802]. Не раз приносили они по этому поводу жалобы Генриху III, не раз указывали на жалкое положение страны, на крайнее разорение, до которого они доведены. Король посылал любезные письма к жителям, убаюкивал их надеждами и не делал ничего. Народ увидел, что нужно самому браться за дело, что лишь в собственной энергии надобно искать средств спасения. И он прибег к ней. «Нас двадцать тысяч человек, — заявляли в приведенном воззвании жители Пуату — и мы готовы подняться все, чтобы уничтожить тех, кто продает нас, кто поступает с нами так, как поступают дворяне» ^[1803].

Во Франции началась реакция, вызванная действиями знати. Новый эдикт подлил масла в огонь. Парижское население встретило негодованием весть о новом эдикте, но еще не принималось за дело. Только одно духовенство парижское отказалось петь Те Deum laudamus в честь мира, — народ выразил пассивно свое неудовольствие: на иллюминации, зажженной в честь мира, было мало лиц из народа, — рассказывает очевидец событий Летуаль ^[1804]. Зато в провинциях волнение достигло до крайних размеров. «Я не знаю, что это за подданные — гугеноты, но если бы я имел подобных подданных и если бы они говорили со мною так, как говорят с королем, держу пари, я отправил бы их на эшафот», — так выразился герцог Немурский, когда узнал о тех условиях, которые предлагали гугеноты королю. А это было мнение, разделяемое всеми рьяными католиками. Ненависть к реформатской религии, ненависть к деятелям этой «чудовищной» партии политиков дошла до крайних размеров, когда католики узнали, что гугенотам дают право осквернять католические города пением псалмов, что их вожди получают места губернаторов провинций, что деньги, взятые от церкви, идут на вознаграждение гугенотов, на уплату жалованья немецким солдатам, разорявшим Францию. По всей Франции стали образовываться союзы; собирались рьяные католики и давали друг другу клятву помогать истреблению врагов истинной религии и общественного спокойствия. Они обязывались восстановить во всей чистоте и непорочности истинное служение Богу по обрядам апостольской, римско-католической церкви, давали клятву сохранить за Генрихом III всю ту власть, все то повиновение, весь тот блеск, которые принадлежат ему по праву. Весть о назначении Конде губернатором Пикардии подняла на ноги все католическое население области, и в Перонне была составлена ассоциация, получившая название Лиги.