Лара. Нерассказанная история любви, вдохновившая на создание «Доктора Живаго» - читать онлайн книгу. Автор: Анна Пастернак cтр.№ 65

Ольга встретила их на пороге «избушки». Она не ждала дочь в гости. Борис был рад видеть Ирину, но ее спутники не вызвали у него особого энтузиазма. Он хотел, чтобы его оставили в покое. Борис сказал гостям, что надеется, что «его минует чаша сия» и, несмотря на ужасную погоду, – дождь лил ливмя пятеро суток, – пытался казаться жизнерадостным. Ирина объяснила, что члены секретариата Союза писателей договорились встретиться на следующий день, в понедельник 27 октября, чтобы решить судьбу Бориса. «Б. Л. встревожен, ^[488] я чувствую, как ему хочется, чтобы его миновала чаша сия, чтобы ничего этого не было и чтобы все шло своим чередом – работа, прогулки, письма, посещения кузьмичевского домика».

Ирина и ее друзья пошли проводить Бориса до «Большой дачи». Его одиночество было буквально осязаемым. Прощаясь и благодаря студентов за то, что приехали, он вытащил из кармана клетчатый платок, утирая слезы. «Это было одиночество, ^[489] порожденное великим мужеством, – вспоминала Ирина. – Он был в обычном своем костюме, который мы очень любили – в кепке, резиновых сапогах и плаще «Дружба»… в этом плаще и кепке и снял его какой-то шведский корреспондент у мостика: руку он прижимает к груди, что обыграно подписью – цитатой из нашего «общего» письма Хрущеву: «Положа руку на сердце, я кое-что сделал для советской литературы»».

В тот вечер Борис признался Ольге, что двое друзей Ирины, Юра и Ваня, сказали ему, что, если они откажутся подписать письмо с требованием изгнать Пастернака из страны, их исключат из Литературного института. Они спросили у Бориса совета. Он посоветовал им подписать: в конце концов, это пустая формальность. Когда они уходили, проводив его до дачи, Борис, по его словам, видел, что они чуть ли не «подпрыгивали от радости», явно испытывая облегчение оттого, что получили личное разрешение Пастернака подписать это письмо. Ольга видела, как больно это ранило Бориса. «Какие странные нынче молодые люди. ^[490] В наше время такие вещи не делались», – сказал он ей, жалуясь на отсутствие у современной молодежи верности и морального стержня.

Марк Твен как-то сказал, что человека принимают в лоно церкви за то, что он верит, а изгоняют оттуда за то, что он знает. «Настал черед Бориса ^[491] быть изгнанным из церкви за то, что он знал, – писала Ольга. – Он нарушил основное правило эпохи, в которую мы живем: правило, которое требует игнорировать реальность. И он покусился на право, которое наши правители оставили для одних себя, – право иметь свое мнение, думать и высказывать собственные мысли».

В полдень понедельника, 27 октября 1958 года, секретариат Союза писателей собрался для рассмотрения «дела Пастернака». Борис в тот день рано утром поехал в Москву, одетый в любимый костюм-тройку, доставшийся в наследство от отца. Вместе с Вячеславом Ивановым – Комой – он отправился прямо на квартиру к Ольге, в Потаповский. Кома был сыном соседа Бориса по Переделкину Всеволода Иванова, который не вставал с постели после потрясения, вызванного требованием явиться в Союз писателей.

Их встретили Ольга, Ирина и Митя. За крепким черным кофе они обсудили вопрос о том, следует ли Борису присутствовать на «расправе» или нет. Кома был твердо убежден, что не следует. Они договорились, что вместо личного присутствия Борис пошлет секретариату объяснительное письмо. Борис ушел в спальню Ирины и карандашом набросал текст. «Это было своеобразное письмо-тезисы, ^[492] написанное без дипломатии, без каких бы то ни было уверток или уступок – на едином дыхании».

Борис встал перед ними и прочел письмо своим неторопливым, гулким голосом, делая большие паузы после каждого тезиса. Тезисы были, в том числе, такие:

1. Я получил Ваше приглашение, ^[493] собирался туда пойти, но, зная, что там будет чудовищная демонстрация, отказался от этой идеи…

2. Я и сейчас верю, что можно написать роман «Доктор Живаго», оставаясь советским писателем, тем более что он был закончен в период опубликования романа Дудинцева «Не хлебом единым», что создало впечатление «оттепели», другой обстановки…

3. Я передал рукопись романа «Доктор Живаго» итальянскому коммунистическому издательству и ждал цензурованного перевода. Я согласен был выправить все места…

4. Дармоедом себя не считаю…

5. Самомнения у меня нет. Я просил Сталина позволить мне писать как умею…

6. Я думал, что «Доктора Живаго» коснется дружеская рука критика…

7. Ничто меня не заставит отказаться от чести быть лауреатом Нобелевской премии. Но деньги я готов отдать в фонд Совета мира…

8. Я не ожидаю от вас справедливости. Вы можете меня расстрелять, выслать, сделать все, что вам угодно. Но прошу вас – не торопитесь. Ни счастья, ни славы вам это не прибавит».

Заканчивалось письмо ^[494] словами: «Я вас заранее прощаю».

Бориса выслушали в ошеломленном молчании. Когда он закончил чтение, возникла неловкая пауза, а потом Кома, который обожал Бориса, ободряюще проговорил: «Ну что ж, это очень хорошо!» Ольга посоветовала исключить упоминание о Дудинцеве. В 1956 году роман Дудинцева спровоцировал неистовые споры своим откровенным портретом сталиниста-бюрократа. Но Борис остался Борисом – и отказался менять текст. Кома и Митя повезли это взрывоопасное послание в Союз писателей на такси, чтобы гарантированно доставить его в срок к началу заседания.

В Белом зале на улице Воровского собралась большая, вспыльчивая аудитория, которая судила и рядила о судьбе Бориса Пастернака. Все сидячие места были заняты, писатели толпились в проходах и выстраивались у стен. Письмо Пастернака было зачитано и встречено «гневом и негодованием». Отчет Поликарпова для ЦК об этом заседании описывал письмо Бориса как «скандальное в своем бесстыдстве и цинизме». ^[495]

Заседание длилось не один час, однако под конец его за исключение Бориса из Союза писателей единодушно проголосовали все. На следующий день в «Литературной газете» была опубликована длинная официальная резолюция, ^[496] предваряемая заголовком, набранным гигантскими буквами: «О действиях члена Союза писателей СССР Б. Л. Пастернака, не совместимых со званием советского писателя». Текст резолюции, поносившей Бориса, повторял обвинения в предательстве советского народа. Он включал «блистательные» строки, например, «Доктор Живаго» был назван «воплем перепуганного обывателя, обиженного и устрашенного тем, что история не пошла по кривым путям, которые он хотел бы ей предписать». В заключение в резолюции сообщалось, что секретариат «лишает Б. Пастернака звания советского писателя, исключает его из членов Союза писателей СССР».