Собиратель рая - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Чижов cтр.№ 49

Дядя Валентин был в Москве снабженцем, человеком по роду службы деловым и коммерческим, но карьеру ему постоянно портила неисправимая тяга к разного рода запретным плодам, недостижимым для простых советских людей, вынуждавшая его ходить по грани закона, нередко эту грань пересекая. Зато для него не было закрытых дверей и недоступных кабинетов, он знал всех, был вхож повсюду, мог достать любой дефицит, билет или контрамарку на мероприятия “для своих”. Лет с четырнадцати он стал брать с собой Кирилла на концерты, проходившие в ресторанах после закрытия, кинопоказы для узкого круга и прогоны в театрах, куда не продавались билеты, приучая его к тому, что есть общая жизнь для всех, а есть другая, не для всех, и последняя гораздо интереснее. Он первым оценил коммерческий потенциал коллекций Кирилла, был единственным из родственников, кто отнесся к ним всерьез и, заходя в гости, обычно приносил для него какие-нибудь вещицы. Между ними всегда было слегка заговорщицкое согласие, основанное не столько на настоящем взаимопонимании, сколько на признании, что общего у них больше, чем различий.

– Я ее в то лето плавать по-настоящему научил, – продолжал Валентин, глядя на снимок Марины Львовны, на ее совсем молодое, еще не начавшее полнеть тело между своими несоразмерно большими пальцами. – Она прежде только по-собачьи умела, а я ее и кролем научил, и брассом. И так у нее все быстро, легко получалось! Потом она сама еще ныряние освоила, и, когда мы через год в Алупку поехали, она там лучше всех с пирса ласточкой сигала!

Кирилл подумал, что никогда не смог бы представить себе мать, прыгающую с пирса ласточкой. Это был какой-то совсем другой, неведомый ему человек, погребенный внутри того, которого он знал всю жизнь. Поверить в его существование еще можно было, но вообразить его себе не удавалось никак.

Какие огромные, просто невероятно большие дома! Никогда прежде в Москве таких домов не было! Марине Львовне приходилось задирать голову до ломоты в шее, чтоб дотянуться взглядом до верхних этажей, блистающих в закатном солнце уже где-то на уровне облаков. От этого задирания голова начинала кружиться, земля уплывала из-под ног, а дома-великаны съезжали со своих мест и, склонившись над ней, вращались муторным хороводом. Она теряла равновесие и, чтобы не упасть, хваталась за первое, что подворачивалось: фонарь, турникет, отделявший тротуар от проезжей части, а однажды – за рукав проходившей мимо негритянки, уплетавшей на ходу двойной гамбургер, которой показалось, что старуха в толстых очках с развевающимся на ветру шарфом претендует на ее пищу, поэтому она вырвала свою руку и ускорила шаг, а Марина Львовна подумала, какими грубыми и неприветливыми стали москвичи – раньше они такими не были. Цвет лица невежливой прохожей ее не смутил: она давно уже видела только то, что хотела видеть, а всё остальное оставляла без внимания. Восстановив равновесие и дождавшись, пока асфальт перестанет ходить ходуном под ногами, Марина Львовна стала вглядываться во встречные лица, ища, у кого бы спросить, как пройти к проезду Художественного театра. Ведь он наверняка рядом, потому что она идет давно и явно пришла уже в центр города. Зачем только нагромоздили целые районы этих гигантских домов, скрывших из виду все знакомые ей старые улицы, в которых она бы запросто сама нашла дорогу? И когда только успели их понастроить? Неужели за то время, пока она выходила на прогулку только с той глупой женщиной, не отпускавшей ее от себя ни на шаг? Даже в туалет в кафе она была вынуждена ходить под ее присмотром. Как же ее звали? Хотя какая разница. Главное, что удалось от нее отвязаться, и теперь она сама может идти куда вздумается. Одно это превращает ее прогулку в удовольствие: захочет – пойдет направо, захочет – налево или прямо, а захочет – вообще никуда не пойдет, сядет на скамейку и будет отдыхать. Правда, особо рассиживаться у нее времени нет, ее ждут отец с матерью, нужно поторапливаться. Марина Львовна шла медленно, растерянно озираясь по сторонам, иногда, забывшись, останавливалась совсем, но ей казалось, что она спешит изо всех сил. Лихорадочное напряжение спешки застыло в ее взгляде, прохожие, не говоря уже о машинах, мелькали мимо нее гораздо быстрее, чем она успевала разглядеть их. От этого мелькания она уставала еще больше, чем от ходьбы. Сначала она шла по малолюдным улицам Квинса, потом – по длинному ржавому мосту, и это давалось ей легче, чем теперь, когда народу вокруг становилось всё больше. Куда они все так летят? Нет, определенно Москва была раньше гораздо более спокойным городом. Конечно, после того как настроили этих громадных домов, ни Москвы, ни ее жителей уже не узнать. Наверное, она попала в тот новый район – она потом вспомнит, как он называется, – который часто показывают по телевизору, брат Валентин еще говорил ей, что он точь-в-точь как в Нью-Йорке. Только ей-то он зачем? Пусть себе, если им всем так хочется, живут, как в Нью-Йорке, пусть носятся как угорелые, а ей нужен проезд Художественного театра, больше ничего!

Всматриваясь в прохожих, Марина Львовна постепенно всё же заметила, как много встречается ей людей, совсем непохожих на москвичей: темнокожих, желтолицых, узкоглазых. Бог знает, что это за люди и откуда их здесь столько! Непонятно, остались ли вообще еще москвичи в Москве или она последняя? И тут ее осенило: точно такой же наплыв иностранцев был в дни Фестиваля молодежи и студентов, она отлично это помнит. Они толпами ходили по центру города, знакомились с нашими парнями и девушками, объяснялись, как могли, жестами и на пальцах, это было ужасно забавно! Видимо, сейчас тоже проходит какой-нибудь фестиваль, а она и знать не знала! Она так невнимательно всегда смотрит новости по телевизору, ее каждый вечер спрашивают, что она из них запомнила, а ей обычно и ответить нечего. Как их запомнишь, эти новости, если всё время одно и то же: войны и переговоры, забастовки и теракты, снова и снова, изо дня в день?! Где-то между этими однообразными сообщениями она и пропустила, скорее всего, известие о фестивале. Правда, у идущих ей навстречу настроение, похоже, какое-то не фестивальное: улыбаются в основном китайцы (а может, это японцы?), остальные серьезны, и все куда-то спешат. Может, дело в том, что прошлый фестиваль был летом, светило солнце, а сейчас непонятно что – не то осень, не то зима: снега нет, но холодно, и сырой пронзительный ветер несет по асфальту сухие бурые листья. Она не припомнит, чтобы в Москве дул когда-нибудь такой жуткий, насквозь пронизывающий ветер! Нет, всё определенно меняется только к худшему. Тогда везде были эстрадные площадки, отовсюду звучала музыка, Валентин достал ей билет на танцы в гостиницу “Заря”, и она плясала там свинг, предварительно отрепетировав дома перед зеркалом. (Ее приглашали и на рок-н-ролл, но на это у нее не хватило смелости, побоялась опозориться перед иностранцами.) Среди ее кавалеров был один настоящий негр, не то из Ганы, не то из Египта, этого она уже точно не помнит, зато отлично помнит душный горячий запах у него из-под жилетки и как уморительно он скалил большие белые зубы, изображая людоеда, который хочет ее съесть, она смеялась, а про себя думала: шутки шутками, но кто его знает…

Музыка все-таки была и теперь – она услышала ее через квартал и, свернув за угол, увидела чернокожего саксофониста, который мощно надувал щеки, тиская свой сверкающий инструмент. Музыка действовала на Марину Львовну неодолимо, пройти мимо она не могла. Напротив саксофониста стояло человек десять, она присоединилась к ним, завороженно на него глядя. Как и другие, она немного двигалась в такт музыке, и это общее с остальными движение радовало ее, давая чувство причастности: она больше не была одна, фестиваль и для нее был праздником, дарил ей часть своего веселья. В окружавшей музыканта плотной группе людей холодный ветер не казался уже таким пронзительным, а быстро сгущавшиеся сумерки подступали незаметно. Марина Львовна вспомнила, что должна торопиться, лишь когда стали зажигаться окна и огромные дома вокруг нее наполнились светом. Она пошла дальше, то и дело ошеломленно озираясь на сияющие стены, громоздившиеся со всех сторон до небес. Там и тут загорались непонятные надписи, но она догадалась, что это сделано для гостей фестиваля, чтобы они могли прочесть на своих языках. Через пару кварталов она дошла до улицы, которая вся тонула в огнях. Здесь горели не только окна, но и громадные, занимавшие целые стены экраны, где проносились автомобили, скакали лошади, наклонялись, изливая жидкость в бокалы, огромные бутылки, а трехэтажные красавицы, окропив себя духами, приоткрывали в улыбках рты, способные проглотить пару автобусов зараз. Марина Львовна растерялась: как ей отыскать среди всего этого светопреставления проезд Художественного театра или кого-то, кто подсказал бы ей, где он? Толпы людей, сталкиваясь и пересекаясь, бродили в этих потоках света, некоторые смеялись или разговаривали, но большинство, показалось Марине Львовне, выглядели такими же потерянными, как она. Над головами прохожих возвышалась на постаменте статуя в старинной одежде, кто-то бросил монету в лежащую внизу шляпу, и статуя вдруг ожила и галантно раскланялась. Марина Львовна удивилась и некоторое время не спускала со статуи глаз, пока та не раскланялась с нею тоже, совершенно бесплатно. Очень приятно, подумала Марина Львовна, хоть кто-то ее заметил. А вот и люди в костюмах и масках, на прошлом фестивале они тоже были, хотя и другие. Один в черной маске, с высокими, как у летучей мыши, крыльями за спиной, другой в синем трико и красном плаще, они раздавали какие-то билеты и фотографировались с прохожими. Существо зеленого цвета с длинными острыми ушами и морщинистым лбом она сперва не заметила, потому что оно было совсем маленького роста, почти карлик, а когда разглядела, подумала, что так, наверное, выглядит ее домовой, крадущий у нее или перекладывающий с места на место разные вещи, очки и документы. Вот у него она и спросит, как пройти к проезду Художественного театра, уж он-то должен всё здесь знать. Вид у зеленого карлика был очень серьезный, но добродушный, и не одна Марина Львовна прониклась к нему доверием: желающих сфотографироваться с ним было больше всего. Она стала проталкиваться к нему, ей уступали, но неохотно. Она была уже почти у цели, когда споткнулась и, не успев ничего понять, оказалась на асфальте, больно ударившись о него затылком. Ей помогли подняться, вернули укатившуюся шляпу, довели под руки до скамейки. Она разом ослабла, совсем растерялась, люди вокруг нее много и непонятно говорили, а ей хотелось только, чтобы ее оставили в покое, ей всё стало безразлично. Непонятные люди наконец ушли, зеленый карлик тоже пропал, она осталась сидеть, глядя остановившимися глазами на огромные рекламные экраны с мелькающими по ним лошадьми, машинами, бутылками, красавицами. Снова и снова, в неизменном порядке: лошади, машины, бутылки, красавицы. И опять. И еще раз. И еще бесчисленное число раз. Скоро она перестала различать их, лавина мельтешащих цветных пятен обрушивалась в ее глаза, переполняла и проносилась сквозь нее, ни на секунду не прекращаясь. Отвернуться было некуда, экраны были со всех сторон, да она и не пыталась. Если же она закрывала глаза, свет проникал под веки и пятна продолжали топтаться в пульсирующей темноте ее мозга, давя и расталкивая друг друга…