Собиратель рая - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Чижов cтр.№ 44

– Мне было показано, что небо, ребятки, оно не едино, а состоит из двух царств: царства духовного и царства небесного. И в каждом, ребятки, живут свои ангелы, между собой сообщения не имеющие. Ангелы небесного царства намного выше ангелов духовного царства, ну примерно как генерал выше лейтенанта… Я вот до лейтенанта дослужился, значит, на том свете мне выше царства духовного не подняться. Там ведь всё как здесь, только лучше, конечно, гораздо лучше…

Говорил он торопливо, иногда заборматываясь, теряя нить, и тогда несколько секунд беззвучно шевелил губами, вспоминая, что хотел сказать. Его левая рука, заметно дрожавшая в такт словам, начинала в эти моменты трястись еще сильнее, будто нетерпеливо подгоняла забуксовавшую мысль: давай, соображай быстрее!

– А может, вы, ребятки, у меня что-нибудь купить хотите? Смотрите, вот клапана есть, а вот манжеты, вентили… Не надо? Нет? А то целый бачок – не нужен? Ну как знаете… А ангелы, ребятки, они друг к дружке не ходят, а низшие высших и вовсе не видят. Если высшие спускаются вниз, то теряют свою высшую мудрость, говорят бессвязно и приходят в отчаяние, а если низшие поднимаются, то их охватывает тревога, такая паника, ребятки, что могут и с катушек съехать. Одеяния ангелов соответствуют их мудрости: у самых мудрых они ярки, как пламя, и блестящи, как свет, у менее мудрых светлы и белы, но без блеска, у тех, что попроще – разноцветны, а ангелы самых внутренних небес ходят, ребятки, в чем мать родила. Так и ходят, да, мне всё было показано. А о времени у них там никакого представления нет, даже не понимают, что это вообще такое – часы, дни, минуты…

Так, более-менее по Сведенборгу, но с собственными добавлениями и вариациями, излагал Валерий Васильевич свойства потустороннего мира и его обитателей, пока Король, оборвав его на полуслове, не сказал, что им пора.

– Я всё это уже раз двадцать слышал, – объяснил он Карандашу и Лере. – Лучше я вам сейчас местного пророка покажу, Тимофей Тимофеича, он вам что хочешь напророчит. Говорят, правда сбывается.

Пророк оказался там, где его и рассчитывал найти Король, за забором барахолки, где, расстелив прямо на земле, на слякоти и грязи, клеенки и вывалив на них свой товар, стояли те, кто не мог уплатить аренды. Но пророчить он был не в настроении, вместо этого принялся излагать свои обиды на администрацию блошинки:

– Я им говорю: мертвому больше земли полагается, чем вы мне даете! На сантиметр больше займешь – всё, плати штраф и никаких разговоров! Главный ходит, линейкой вымеряет, а с ним еще четверо подручных, попробуй поспорь с ними. Я им говорю: не буду платить, и всё, я таких денег, какие вы с меня содрать хотите, отродясь в руках не держал! Имейте, говорю, совесть. Или вы не русские люди?! Да им хоть кол на голове теши – взяли за руки и выкинули с рынка. Теперь вот здесь, в грязи, как червь во прахе!

Тимофей Тимофеич был полон нездоровой полнотой, одет в какую-то детскую, едва застегивавшуюся на нем куртку, у которой к тому же не хватало половины пуговиц, его одутловатое лицо напоминало гниющий, в нескольких местах подбитый плод – в общем, он гораздо больше походил на обычного больного ханыгу, чем на пророка, и только глаза его с красными лопнувшими сосудами имели свойство втыкаться в стоящего перед ним и застревать в тяжелой неподвижности, пока тому не становилось не по себе.

– …В грязи и скверне, как червь во прахе, пресмыкаюсь. Но и вы тоже… вы тоже… – Взгляд Тимофей Тимофеича зафиксировался на Лере, и красные мясистые губы, выплевывая слова, зашевелились быстрее. – Тоже будете червяками, червячками, червяшечками в яблочке… В самом большом яблоке копошиться станете… червячками, червяшечками… Никуда не денетесь, там все и встретитесь, там и останетесь…

Лера взяла Карандаша за руку и потянула:

– Идем уже, ну его…

Видя, что они уходят, Тимофей Тимофеич забормотал поспешнее и от этого еще невнятнее, а потом достал из кармана куртки носовой платок и звучно высморкался на прощание. Они ушли тогда, не дослушав его, а спустя несколько лет все трое встретились в русском ресторане в Квинсе, и памятливая Лера, которую разговор с Тимофей Тимофеичем по непонятной ей самой причине напугал так, что долго потом вспоминался и снился, сказала Карандашу с Королем:

– Большое яблоко – это ведь Нью-Йорк, так его и зовут – Big Apple. Так что всё сбылось, как нам Тимофей Тимофеич предсказывал. Всё исполнилось.

Она смотрела на них, улыбаясь, заметно довольная, что они снова вместе, как когда-то в Москве, когда возвращались ночью из кафе “На рогах” и всё никак не могли расстаться – им было легко втроем, казалось, они точно знали тогда, куда идут, хотя на самом деле просто бродили наугад, без цели. В ресторане было полутемно, но их столик стоял у окна, и на Лерино лицо падали отсветы с озаренной рекламами и вывесками нью-йоркской улицы, по которой безостановочно мельтешили взад-вперед китайцы, негры, пуэрториканцы и прочие непостижимые люди.

– Ну, как тебе здесь живется? – спросил Леру Карандаш. – Ностальгия не мучает? Привыкла?

– Привыкла. А куда денешься? – Лера перевела взгляд за окно, и он опустел, вбирая в себя пестроту уличного движения. – И ностальгия проходит понемногу. Еще не до конца прошла, но, после того как дочка родилась, не до нее стало. А когда в Москву съездили, я окончательно поняла, что с ребенком мне здесь легче.

– Ностальгия не может пройти, – сказал тогда Король, – потому что она не тоска об оставленной родине. Это только так кажется, что о родине. На самом деле ностальгия – это тоска о рае.

Когда Лера с Колином, упаковав коллекцию значков, ушли, Король пересчитал еще раз выручку, убрал деньги в ящик стола, а затем снял шевиотовый пиджак и расправил плечи, сразу перестав сутулиться.

– Ким Андреич-то, у которого я этот костюмчик купил, тоже, между прочим, преставился, – сказал он Карандашу. – Уже больше года назад.

– Да ты что?! А я и внимания не обратил, что перестал его встречать. Думал, нет его и нет, мало ли что…

– Не ты один. Он едкий был старик, на рынке у него друзей не было, так что, когда он пропал, никто и не заметил. А я у него дома бывал, вещички смотрел, жену его знал – Ким Андреич ее “моя смерть” называл. Такой у него был юмор. Садишься с ним на кухне чай пить, а он: “Погоди чаем наливаться, сейчас нам моя смерть по сто грамм поставит. Я ж ее знаю, у нее заначено”. Она ставила, хоть и ворчала что-то там себе под нос. Пилила его, конечно, на блошинку за ним приходила, чтобы вечером домой увести, пока он еще на ногах держался. А когда она умерла, он ее схоронил, лег лицом к стенке и больше уже не вставал. Через две недели за ней следом отправился. Не захотел без своей смерти жить…

– Надо же, умер человек – и никто не заметил…

– Почему никто? Сын заметил, соседи, еще дочь у него, кажется, была.

– Я имею в виду на блошинке. Ладно, друзей у него не было, но хоть собутыльники-то какие-нибудь были…

– Собутыльников его я не знаю, они, может, и заметили, но вообще-то смерть для блошинки дело обычное – чего ее особенно замечать? – Король допил оставшееся у него в бокале шампанское, закусил сыром, потом, подумав, еще долькой мандарина. – Такое же обычное дело, как жизнь. А может, еще обычнее. Туда ведь, на блошинку, много разных дорог, а выход с нее в одну только сторону…