Алексей Петрович – вот как зовут врача! Конечно же, Алексей Петрович, как он мог забыть?! Невысокий, в помятом халате, с обрюзгшим – точно давно не высыпался – лицом, избегающим глядеть в глаза, всегда косящим в сторону. И с постоянной рассеянной, а может быть, виноватой и извиняющейся улыбкой на губах. “Больные наши разваливаются, просто рассыпаются на глазах, что ты с ними ни делай, – признавался он Кириллу. – Вчера еще она поднимала по команде обе руки, а сегодня уже забыла, что значит “поднимать”, завтра забудет, что значит “рука”… И ничего нельзя поделать, только замедлить, никак не остановить! Никак!” Чему уж тут улыбаться? Кирилл подозревал, что от ежедневной работы с десятками рассыпающихся людей, которым он ничем не может помочь, доктор должен был и сам давно сойти с ума и только усилием воли сохранять видимость нормальности. Несколько раз Кирилл действительно замечал у Алексея Петровича странноватый блеск в глазах, но в целом видимость нормальности он поддерживал пока неплохо, даже перегаром от него почти не пахло, только слишком сильно туалетной водой, заглушающей перегар, да дрожь в руках становилась очень заметной, когда он брал какую-нибудь бумагу со стола. Она так и ходила ходуном в его пальцах, поэтому руки доктор держал, как правило, на коленях и старался ничего на своем столе не трогать.
– А матушка ваша еще молодец, – не слишком убедительно ободрял он Кирилла. И, оглянувшись на сидевшую рядом Марину Львовну, переспрашивал: – Правильно я говорю, молодец?
Мать с готовностью улыбалась, выражая полное согласие быть молодцом, раз доктор от нее этого хочет.
– Конечно молодец! Вы бы на других посмотрели. А она у нас еще ничего, очень даже ничего…
Марина Львовна вся прямо сияла, оттого что ее похвалили, нимало не смущаясь, что в ее присутствии о ней говорят в третьем лице.
– Ну что ж, пройдем небольшой тестик.
Каждый раз, когда Кирилл с матерью приходил к врачу, он задавал ей ряд вопросов, чтобы оценить ее состояние. Марина Львовна обычно без ошибки отвечала, какой сейчас год; если успевала подготовиться, называла месяц, число и день недели, легко вспоминала дату своего рождения и повторяла вслед за Алексеем Петровичем “стена, яблоко, окно” в обратном порядке. Лучше ли, хуже ли она справлялась со всеми подобными вопросами, кроме одного:
– Как называется страна, где мы живем?
Без заминки и даже с заметной гордостью Марина Львовна отчеканивала:
– Союз Советских Социалистических Республик!
Алексей Петрович качал из стороны в сторону головой.
– Нет? – удивлялась мать.
Снова качание. Врач молчал, давая ей шанс вспомнить без подсказки.
– Не Союз Советских Социалистических…
– Нет, – с сожалением говорил врач, как бы и сам сокрушаясь, что не Союз.
– Ну тогда я не знаю…
– Что у нас произошло в девяносто первом году?
– В девяносто первом году? Понятия не имею. – Марина Львовна недолго делала вид, что думает. – В девяносто первом году много чего произошло.
– Имеющее отношение к названию страны, где мы живем.
Мать пожимала плечами и оборачивалась за помощью к Кириллу, но тот не должен был ей подсказывать. Он уже говорил ей правильный ответ перед тем, как войти в кабинет, и теперь ему оставалось только удивляться, как быстро он выветрился из ее памяти, не оставив следа.
– В девяносто первом Союз распался и на его месте возникла…
Алексей Петрович делал паузу, предоставляя возможность матери закончить за него. Но она молчала, с искренним интересом на него глядя.
– Слово “Россия” вам ничего не говорит?
– Как это не говорит? Конечно, говорит.
– И что же это?
– Моя родина. Я в ней родилась. И не только я – мои родители, и бабушка, и прабабушка…
– Замечательно. Прабабушка – замечательно. Так как называется страна, где мы живем?
Торопясь и заметно радуясь возвращению от разговора о неведомом девяносто первом годе на твердую почву, к тому, что сидело в ней намертво, Марина Львовна произносила:
– Союз Советских Социалистических… – И только на последнем слове при виде обескураженного лица доктора ее покидала уверенность. – …Республик?
Алексей Петрович устало кивал головой. Пусть так. Союз так Союз. Ничего не поделаешь.
– Она не исключение, – сказал он однажды Кириллу. – Почти все мои пациенты по-прежнему там живут. И переселяться никуда не собираются.
– Упражнения не забываем? – обычно ближе к концу визита спрашивал Алексей Петрович.
– Делаем, – отвечал Кирилл, – только что-то без особого результата.
– Это ничего. Ничего. Только не бросайте. Главное – регулярность. – И повторял, не глядя на Кирилла, пряча глаза в бумаги на столе: – Регулярность – наше спасение.
Иногда он говорил это даже дважды, как заклинание, словно с каждым повтором его сила должна была увеличиваться.
Упражнения заключались в том, что Марина Львовна каждый вечер пыталась пересказывать Кириллу, что она делала днем, кого встречала на прогулке, что ела за завтраком и обедом и тому подобное – всё, что могла вспомнить. Из этого, как правило, ничего не получалось: события дня к вечеру исчезали из ее памяти начисто. Марина Львовна улыбалась, как она умела, и с таким искренним недоумением смотрела на сына, будто даже не понимала, о чем он ее спрашивает.
Отдельным упражнением был пересказ вечерних новостей по телевизору. Мать преданно глядела на экран, сопереживала всему, что там говорилось (хотя Кирилл подозревал, что отклик в ней вызывают скорее интонации и выражения лица ведущего, чем смысл его слов), но каждая следующая новость стирала из ее памяти предыдущую, и в итоге не оставалось ничего.
– Что нового? – рассказывала она Кириллу за ужином. – Да всё как обычно: войны, переговоры, разные беспорядки…
– А поточнее можно? – настаивал он. – Кто с кем воюет? Где проходят переговоры? Из-за чего беспорядки?
– Ну ты же сам всё знаешь… Всегда кто-то с кем-то воюет. И беспорядки тоже всегда: митинги, демонстрации, протесты…
– Нет, так дело не пойдет. Из-за чего митинги? Почему протесты? Что им нужно?
– А я знаю? Всегда кому-то что-то нужно. Чего им не хватает, то и нужно. Дай мне уже поесть наконец!
Она взглядывала на сына умоляюще, прося увеличенными очками глазами перестать мучить ее вопросами и не вынуждать признавать очевидное: что она не помнит ничего из того, что полчаса назад видела по телевизору. Но он не сразу сдавался и какое-то время еще продолжал пытать ее, иногда давая подсказки:
– Где у нас чаще всего бывают теракты? Где почти всегда идет война?
– Ну там… где горы.
– На Кавказе?
– Я и говорю, на Кавказе.