Ну что ж, решающий миг настал. Или ей удастся пробудить в пришельцах сострадание и их пощадят, или нет.
Теперь все было в руках Господа.
Мину охватило странное оцепенение. Чистый, ничем не сдерживаемый страх. И тем не менее сердце ее билось спокойно и ровно, а ладони были сухими. Она представила себе Эмерика с Алис, пререкающихся в их маленькой кухоньке на улице Трезо, мадам Нубель, подметающую свое крыльцо, Шарля, беседующего с облаками, и всех остальных друзей и соседей, которые составляли ее жизнь. Потом подумала обо всех тех, кто нашел убежище здесь и в доме призрения, лишившись крова из-за ненависти окружающих.
А еще она подумала о Пите.
Пит еле переставлял ноги, шатаясь от напряжения. Кровь хлестала из раны на боку Прувера, из алой быстро становясь черной. Штаны у Пита уже пропитались ею насквозь.
Озадаченный, он вскинул глаза на ворота, которые венчал резной герб Буссе. Пит готов был поклясться, что именно за этими воротами скрылись погорельцы, но разве такой человек, как Буссе, приютил бы у себя под крышей гугенотов?
Неужели он ошибся домом?
Пит опустил глаза. На земле у ворот валялся детский чепчик, и ему вспомнилась та женщина, которая убегала с баррикад с ребенком на руках. Белый чепчик в крови и в саже. Похоже, дом все-таки был тот самый.
Он несколько раз ударил по воротам носком сапога:
– Мне нужна помощь. Пожалуйста. Впустите нас, милости ради.
Теперь, когда Мину вышла во двор, звуки боя стали слышны еще отчетливей. Звон шпаг, страх в голосе сражающихся, вопли.
Потом, в наступивший вдруг миг затишья, раздался стук в ворота и чей-то голос:
– Есть там кто-нибудь? У меня тут раненый. Ему нужна помощь.
В возобновившейся какофонии боя Мину с трудом разобрала слова:
– Пожалуйста, прошу вас. Впустите нас.
Мину приникла к глазку в воротах и увидела фигуру солдата. Лицо его было скрыто забралом шлема, на руках он держал белокурого юношу. В плече у него зияла рана, из которой торчал обломок копья, а весь левый бок был в крови.
– Пожалуйста. Кто бы вы ни были, позвольте нам войти!
«Студенты с баррикад», – поняла Мину; раненый юноша был тот самый, кто прекратил мучения несчастного коня. Не колеблясь больше, Мину быстро отодвинула засов и распахнула ворота.
– Спасибо вам, – выдохнул солдат, вваливаясь внутрь. – Он тяжело ранен.
Вошедший бережно уложил товарища на землю, потом присел рядом с ним на корточки и стащил с головы шлем.
Глаза Мину расширились.
– Пит?
Он поднял голову, и на лице отразилось точно такое же потрясение.
– Jij weer. Это ты, Мину. Но как?
Она схватила его руку:
– Нашу повозку остановили на мосту. Чтобы дать Эмерику и тетушке беспрепятственно уехать, я побежала обратно в город.
– Я не могу поверить в то, что ты здесь, – сказал он.
– Я не знала, куда еще мне пойти. В доме призрения никого не было.
Какое-то мгновение они оба стояли молча посреди творящегося вокруг хаоса, а потом Мину улыбнулась. Потому что, несмотря ни на что, Пит стоял перед ней. Едва держащийся на ногах и весь в крови, но живой.
Глава 59
Текли часы, и воздух в часовне дома Буссе становился все более спертым. Новые и новые люди приходили в поисках прибежища, и у Мину не хватало духу никому отказать.
Колокола пробили полночь, потом час, два. Мину оставалась на ногах, без устали раздавая укрепляющие средства и снадобья, которые еще оставались, и перевязывая раны всем, что попадалось под руку, пока глаза у нее не заболели, а руки не заскорузли от крови. Хотя Пит все это время был рядом, большую часть времени они работали в молчании.
Раны Прувера были серьезными. Он получил несколько ударов. Левое плечо у него было сломано; пика, пронзившая бок, раздробила несколько ребер. Мину боялась, что он потерял слишком много крови, к тому же велика была опасность заражения, однако она не опускала рук.
– Как ваши дела, сударь? – спросила девушка, когда на ночном небе показались первые проблески зари.
Он попытался ответить, но язык отказался ему повиноваться. Мину приподняла тряпицу, которой была прикрыта его рука, и тут же опустила ее. Она перевязала его раздробленное плечо, но кровь продолжала сочиться сквозь муслин, и повязка уже успела покраснеть.
– Вот, это вам поможет, – сказала она, – вкладывая ему в рот горошинку валерианы, чтобы облегчить боль.
В следующие несколько часов Прувер то впадал в забытье, то вновь выныривал из него. Мину постоянно заглядывала к нему, проверяла, дышит он или нет. Однако с каждым разом краски в его лице оставалось все меньше и меньше.
Квартал Сен-Сиприен
С берега Гаронны Видаль наблюдал за тем, как горит Тулуза.
– Пожар на площади Сен-Жорж устроили по приказу парламента, монсеньор, – сказал Бональ. – Они сочли, что наши потери там слишком велики, и решили, что лучше ему быть уничтоженным, чем захваченным врагом.
Видаль скупо улыбнулся:
– А потом ветер переменил направление, и дома католиков тоже были уничтожены. Все понятно.
Он сложил пальцы домиком, не слишком расстроенный таким поворотом событий. Чем больше хаос, тем лучше для его честолюбивых планов в долгосрочной перспективе. Все, что от него требовалось, – это терпение.
– Да, кстати, вас хотел видеть епископ.
Видаль открыл створку окна. Зарево пожара над Тулузой на противоположном берегу реки превратило ночную тьму в их квартале в укрепленном предместье Сен-Сиприен в ослепительный день.
– В самом деле? Как это прискорбно, что в столь опасных условиях его призыв не достиг моих ушей. Поскольку делать здесь больше нечего, – а мне не хотелось бы, чтобы епископ счел, что я намеренно проигнорировал его распоряжения, – мы уедем из Тулузы нынче же ночью.
– В Каркасон, монсеньор?
– Нет. После того как их повозку остановили на мосту, эта девчонка Жубер побежала обратно в город. Жива она или нет, нам не известно. Возможно как то, так и другое. В любом случае сейчас нам нет нужды ехать в Каркасон.
– А что, если плащаница и впрямь у нее?
Видаль закрыл окно. Несмотря на ночную прохладу, зловоние, исходившее от разлагающихся тел мертвых и брошенных умирать в городских стенах, отчетливо ощущалось и на этой стороне Гаронны.
– Господь убережет плащаницу от вреда, если будет на то Его воля. Все в Его руках. Это не то, чего я хотел, но подделка сработана достаточно искусно, чтобы обмануть практически любого, а те, кому известно, что это копия, или мертвы, или не могут говорить.
– Как Рейдон.