– Вы не можете этого знать, – сказал Мишель. Лоб его поблескивал от испарины. – Гиз сослан в свое имение в Жуанвиле. Его влияние ослабевает.
– Если вы в это верите, вы просто глупец! – взорвался Деверо.
– Филипп, что за поведение? – осадил его Кромптон.
– Папистские собаки! – взревел Бонне, грохнув кружкой о стол так, что расплескался эль.
– Гиз и его брат не были при дворе уже года полтора, – продолжал Мишель, пытаясь не задыхаться. – Опасно мазать всех католиков одним цветом. Это же именно то, что говорит о нас Гиз, как вы не понимаете? Он утверждает, что все протестанты – предатели Франции, мятежники, намеренные погубить страну. Он понимает, что это неправда, и все равно без конца это твердит.
Пит неоднократно участвовал в подобных дискуссиях, и предмет их был неизменно один и тот же: почему после многолетних гонений со стороны Генриха II они должны поверить, что его мать Екатерина, королева-регент, намерена теперь обращаться с ними справедливо?
– Бросьте, – протянул Деверо, – вы же отлично понимаете, что, если ложь повторять достаточно часто, вопреки вопиющим фактам, свидетельствующим о ровно противоположном, даже самые здравомыслящие люди рано или поздно начинают в нее верить. Вранье с легкостью становится общепринятой истиной.
Мишель покачал головой:
– Мир не делится только на черное и белое. Среди них есть множество умеренных католиков, которые хотят прийти к компромиссу, как и среди нас немало таких, кто стремится к миру и справедливости.
Кромптон наклонился вперед:
– Не те ли это самые «умеренные католики», которые сидели сложа руки и смотрели, как наших собратьев жестоко угнетают после Амбуазского заговора?
– Это был неуклюжий и опрометчивый план, который восстановил против нас очень многих, – отозвался Мишель.
Пит положил руку другу на плечо:
– Мишель прав. Заговор настроил общество против нас. Не забывайте, что в глазах многих герцог Гиз – спаситель Франции. Ведь это он задал англичанам трепку и вернул Кале Франции. – Он обернулся к Кромптону. – Прошу прощения, если я задел вас своими словами.
Кромптон покачал головой:
– Вы меня не задели. Моя шпага принадлежит Франции. Моя мать не имела выбора в вопросе моего зачатия, так что хотя я и благодарен моему отцу за то, что он подарил мне жизнь и свое английское имя, за все остальное я его проклинаю. – Он взглянул Питу прямо в глаза. – Мы ведь с вами в этом схожи? Смешанная кровь. Вы, судя по всему, голландец?
Пит улыбнулся, однако в обсуждение своих личных обстоятельств в присутствии целой комнаты чужих людей вдаваться не стал.
– Для многих из нас вопрос принадлежности не так прост. Каждый из нас должен сделать свой выбор так, как подсказывает ему его совесть.
– Превышает королева-регент границы своей ответственности или нет, – негромко произнес Мишель, – она решила, что компромисс – это путь в нужном направлении. К благоденствию Франции. Я не призываю сидеть сложа руки. Я лишь говорю, что не следует действовать сгоряча.
– Если мы позволим им нанести удар первыми, то лишимся преимущества, – настаивал Кромптон. – Уж кто-кто, а вы, как солдат, должны бы это понимать.
– Но у нас нет никакого преимущества! – взорвался Мишель. – На их стороне вся государственная мощь. Мы не хотим войны.
– Мы-то ее не хотим, но, боюсь, это именно то, чего хочет Гиз. Он не успокоится, пока не изгонит из Франции всех гугенотов до последнего. Говорят, наш принц Конде написал письмо с призывом к оружию, чтобы защитить Тулузу. Если это так, разве не должен Каркасон последовать примеру Тулузы? – Он помолчал. – Это правда, Рейдон?
Распространяться о положении дел в Тулузе Питу хотелось ничуть не более, чем откровенничать о самом себе. Он приехал сюда по делу и ни за чем больше.
– Это всего лишь слух.
Альфонс Бонне грохнул кулаком по столу:
– Папистские твари! Крысы собачьи!
Кромптон и бровью не повел.
– Говорите, Рейдон, – произнес он, и Пит ощутил, как атмосфера в комнате стала напряженной. – Вы тут среди своих.
Пит выругался про себя, досадуя на положение, в котором оказался. Узы дружбы требовали от него поддержать Мишеля, которого он знал как человека честного и отважного. А вот доводилось ли всем остальным в этой комнате бывать на поле боя? И в то же самое время он знал, как часто хорошие люди – а Мишель был хорошим человеком – приписывали другим благородные мотивы, упорно не замечая вокруг себя вероломства.
Он улыбнулся:
– Меня, Кромптон, удерживает от высказывания моих взглядов не столько скромность, сколько соображение, что я неоднократно становился свидетелем тому, какой вред могут причинить люди, выступающие со своим мнением, когда они располагают фактами лишь частично. Лучше уж держать язык за зубами, чем разбрасываться словами, не заботясь о том, на какую почву они могут упасть.
Деверо рассмеялся.
– Но вы наверняка знаете об убийстве Жана Розе, – заметил Кромптон, – невинного человека, которого застрелил во время богослужения член тулузской городской стражи, учрежденной якобы ради защиты гугенотов? И о нападении на протестантов на площади Сен-Жорж?
Пит твердо выдержал его взгляд.
– Я прекрасно осведомлен о положении дел в Тулузе. Я был там и могу вам сказать, что гибель Розе, хотя и трагическая, была случайностью. И, несмотря на это, солдата, который был к этому причастен, арестовали.
– Но такое было не только в Тулузе, – не сдавался Деверо. – Одну ревностную гугенотку, повитуху, насколько я слышал, нашли убитой в собственной постели в деревушке Пивер. Всё ее преступление заключалось только лишь в том, какую веру она исповедовала.
– Пивер… – задумчиво пробормотал Мишель. Он попытался подняться, но ноги отказались держать его. Пит бросился ему на помощь, тот замахал на него руками. – Это пройдет, это пройдет.
– Что вы на это скажете, Рейдон? – осведомился Кромптон.
– Я не знаю ничего про Пивер, – ответил Пит, гадая, почему Мишель неожиданно пришел в такое смятение. – Что я знаю, так это что положение наших братьев и сестер по протестантской вере разнится от края к краю, отсюда и мое нежелание давать какие-либо советы. То, что верно для Тулузы, может быть совершенно не верно для Каркасона.
– Значит, вы согласны, – заключил Деверо, – что мы должны сидеть сложа руки и ничего не предпринимать?
Пит изумился самоуверенности этого юнца, которая не вязалась ни с его молодостью, ни с разгульным видом.
– Если вы спрашиваете, согласен ли я с тем, что восприятие нас как нападающей стороны несет в себе опасность, – ответил он, тщательно подбирая слова, – то да, я с этим согласен. Это лишь подкрепит существующее против нас предубеждение и породит волну новых гонений. И среди католиков при дворе есть такие, кто поддерживал январскую амнистию для заключенных гугенотов, в результате которой многие наши товарищи были выпущены из тюрем на свободу.