Княгиня Ольга. Сокол над лесами  - читать онлайн книгу. Автор: Елизавета Дворецкая cтр.№ 69

– Но иной раз отвага заменяет удачу, а в этом я у Святши недостатка не вижу, – сказал Мистина, когда Эльга выпустила его из объятий. С неохотой поднявшись, он тоже стал одеваться. – Помнишь, как он с петухом подрался? Ему тогда исполнилось года три, а петух был чуть ли не с него ростом. Как раз тогда Асмунд из Корсуньской страны вернулся, еще до войны. С такой отвагой человек сумеет разбудить и удачу. А если нет – то хотя бы погибнет достойно и прославится в веках.

– Он у меня один! – напомнила Эльга.

– У Святши есть время подождать, пока удача проснется. Он ведь вчерашнее дитя. Лют у меня вон какой шустрый, а только на восемнадцатом году себя проявил.

– О, только не скажи этого Святше! Он ревнует к вам обоим.

– Ему досталась кровь князей и от отца, и от матери, а не только от матери, как мне. И не от бабки, как Люту. Его удача может проснуться и пораньше.

– Но пока она есть только у меня! А значит, его удача – это я! – Эльга с досадой встряхнула белое платье вдовы, будто в укор самой себе.

– Так я и говорю. Ты справишься быстрее.

– Мне придется справиться! Потому что твоего отца приемы нам не подойдут!

– А что, отцову плеть я тебе одолжил бы для такого дела! – Мистина рассмеялся. – В ней живет волшебная сила пробуждать ум в бойких отроках, проверено!

Для Эльги не было тайной, что неприязнь между ним и Святославом взаимная. Мистина отчетливо понимал, что чем старше будет становиться сын Ингвара, тем настойчивее будет пытаться подвинуть ближайшего друга матери. Рано или поздно молодому князю придется схватиться с самым влиятельным из киевских бояр, просто потому что двум медведям в одной берлоге не ужиться.

– Не думаю, чтобы Святша успел сделать кому-то дитя, – проворчала Эльга, прилаживая застежки на грудь и надевая нижнюю петлю хенгерка на иглу. – Хотя, может быть… если найти ему хорошую родовитую жену…

– У него же есть невеста – родовитее некуда.

– Дочь Сверкера – девочка, едва косу заплела. Ее если брать в дом, то года через три, не раньше… Иди первым, – видя, что Мистина уже одет, Эльга кинула на дверь избы. – Вели узнать, не проснулась ли Ута. Если нет, я лучше уеду.

Мистина кивнул и направился к выходу. У порога обернулся.

– Но ты можешь сказать Святше: в тринадцать лет боевой раны не было ни у меня, ни у Ингвара, ни тем более у Люта. Даже, пожалуй, у моего отца. На его месте я бы в этом обрел утешение.

* * *

Ночь застала Эльгу в необычном месте – на жальнике за валом Олеговой горы. Гнезда могильных насыпей начинались почти от самого укрепления и уходили к оврагам. В широко разбросанном по горам и горкам киевском поселении жилища живых довольно тесно соседили с жилищами мертвых. Всякий род, что век за веком селился на прекрасных и священных кручах над Днепром, отводил вблизи занятого под жилье участка и место для своих мертвецов. Олегова гора, Киева гора, Хоревица, Щекавица, Девич-гора – всякое жилое место через несколько поколений оказывалось окружено мертвой стражей с ее невысокими, но крепкими твержами. Чтобы от одного обитаемого места попасть в другое, нужно было миновать его посмертное предградье. Тропы между гор не раз проходили через жальники, что напоминало всякому о необходимости взаимного уважения – ведь чуры здесь, на страже. В поминальные дни воздух над горами звенел от причитаний и окликаний. И те немедленно достигали неба – ведь здесь, в Киеве, небо ближе к земле, чем где-либо на белом свете. Потому и стремятся сюда сильнейшие из всякого племени – славяне, хазары, русы, – те, кто желает и смеет жить прямо перед взорами богов.

Близ Олеговой горы хоронили ее обитателей – как простых, так и знатных. Здесь была высокая могила самого Олега, а вокруг – тех из его жен и детей, что умерли в Киеве. Эльга бывала здесь не менее двух раз в год. На Весение Деды они приходили сюда с Ингваром, Святшей и всем двором: меж могил расстилались кошмы, раскладывалось обильное угощение, кто-то из искусников – братьев Гордезоровичей – садился с гуслями у подножия могилы и пел славы Вещему и его дружине. Прочие угощались вареным мясом черных баранов, уделив мертвым их долю, пили пиво и вареный мед, потом плясали, боролись, делясь с мертвыми своей живой силой. А в Осенние Деды Эльга, как хозяйка дома, приходила сюда и приглашала родичей из Нави пожаловать в гости, за накрытый для них стол в гриднице. Так повелось издавна: живые и мертвые поочередно навещают друг друга, общей трапезой подтверждая свое единство.

Сегодня Эльга пришла просить о помощи. Тревожить со своей заботой самого Вещего она не решилась и надумала, после долгих колебаний, обратиться к его дочери Венцеславе – матери Олега-младшего. Эльге Венцеслава приходилась первой стрыйной сестрой ^[24], но была старше ее на тридцать лет – на два женских поколения. Умерла Венцеслава на шестом году княжения своего сына, Олега Предславича, и за два года до того, как Эльга впервые попала в Киев. Но в Киеве ее хорошо знали и помнили, и Эльга так много слышала о ней, что мнилось, будто они все же были знакомы.

Вместе с Эльгой на жальник пришла Предслава – родная внучка Венцеславы. Она уже переселилась вместе с мужем в новую избу на Свенельдовом дворе, но всегда была рада повидаться с Эльгой и услужить ей. Со вдовьими одеждами она после свадьбы рассталась, но для жальника оделась скромно, в некрашеное серое платье и темный сукман. Благодарная за свое нежданное счастье, ради Эльги она была готова хоть ночью на могилы – и в ней ведь текла кровь отважного вещего воина. Но все же робела и тревожно озиралась по сторонам, держась за руку княгини.

Близилась полночь. Плотная тьма одела землю, но зато небо было усыпано яркими, словно умытыми по весне звездами. Меж ними царила почти полная луна, и в свете ее хорошо были видны покатые травянистые склоны могильных насыпей со столбами-бдынами на верхушках. Меж ними петляли тропки, огибая подножия.

– Вон они, – наконец Эльга заметила на тропе у края жальника двух человек.

Один был плотный молодец среднего роста – Неголюб, младший сын боярина Видибора. Он вел, поддерживая под руку, свою бабку, Доброчадову вдову Убаву. От старости та едва передвигала ноги, и от дома ее сюда везли на волокуше – как совсем уже скоро, надо думать, повезут к могиле. Убава была самой древней из ныне живущих в Киеве и окрест него женщин – по общему признанию, хотя точного числа своих лет и сама уже не знала. «Я свои года-то помню, шестьдесят шесть после Карачуна будет, – говорила Себенегова мать, Себеслава. – А у Доброчадихи уже вся пряжа в голове спуталась – она, считай, в вечности живет. Пусть будет меня старше, я к дедам не спешу!»

Ну а кто всех старше, тот всех ближе к Нави. «Убавь, мать Мокошь, щедрость свою!» – такую мольбу вложил отец, знаменитый еще при Аскольде киевский боярин Угор, когда оказалось, что в придачу к единственному сыну ему послана уже шестая дочь. Но прислушалась Мокошь лишь после появления седьмой дочери – Умеры, «умерив» наконец свои щедроты. Веселое предание об этом до сих пор жило среди уже четвертого-пятого поколения многочисленных Угоровичей. Эльге, когда она слушала его, казалось, что она заглядывает в темные глубины у самого дна века – ведь Убава родилась еще до того, как в Киев пришел Олег Вещий. Убава хорошо знала и Вещего, и даже его предшественников. Она, еще девой, пела славы невесте на свадьбе Олега-старшего и Бранеславы, дочери последних князей-Киевичей. Род их сидел на горах киевских с самых давних времен: недаром одна из старших дочерей Угора носила имя Улыба – в честь той, которую называли сестрой Кия. С трудом верилось, что этот осколок сумеречных волотовых времен задержался здесь во плоти, и Эльга не без трепета смотрела, как старуха медленно делает шаг за шагом, приближаясь к ней среди могильных насыпей.