Шпионское наследие - читать онлайн книгу. Автор: Джон Ле Карре cтр.№ 26

— Я из Берлина, Германская Демократическая Республика. Хочешь послушать песню?

— Очень хочу.

Густав становится на мелководье по стойке «смирно» и, выпятив грудь, дарит мне детсадовскую песню благодарности советским солдатам, проливавшим кровь за социалистическую Германию. А в это время стоящая рядом мать спокойно развязывает поясок, раскрывает халат и, не спуская с меня глаз, демонстрирует мне голое тело во всем своем великолепии, потом не спеша снова завязывает поясок и присоединяется к моим щедрым аплодисментам маленькому исполнителю. Я пожимаю ему руку, а она глядит на меня как гордая мать, затем по-умному отступает на шаг и, подняв вверх правый кулак, отвечает на его коммунистический салют.

О великолепии ее нагого тела я также умалчиваю, а сам все это время прокручиваю в голове вопрос, который засел в меня занозой еще до того, как я пустился в это забавное повествование: вы-то, черт возьми, как пронюхали, что Тюльпан знала мое имя?

Уж не знаю, какая психическая волна заставила меня раньше времени бросить мои труды и вышвырнула из мрачноватой Конюшни в оживленный квартал Блумсбери, откуда я в бессознательном порыве двинул на юго-запад в сторону Челси. Унижение, безусловно. Разочарование, замешательство, само собой. Ярость, оттого что мое прошлое выкопали и швырнули мне в лицо. Вина, стыд, дурные предчувствия — в больших количествах. И все это, от отчаяния и непонимания, я обращаю против одного человека — Джорджа Смайли, сделавшегося недоступным.

Но так ли это? Может, Кролик мне просто врал, как я ему, и Джордж вовсе не столь уж недоступен, как прозвучало на словах? Может, они его уже нашли и выжали, как мокрую тряпку, если такое в принципе возможно? Если Милли Маккрейг знает ответ на этот вопрос — подозреваю, что да, — то она связана обетом молчания в соответствии с Официальным секретным актом и даже под дулом пистолета не смеет обсуждать Джорджа Смайли.

Приближаясь к Байуотер-стрит, некогда резервации для бедных, а ныне своего рода гетто для лондонских миллионеров, я гоню от себя приступ ностальгии и стараюсь мысленно не засекать, как это положено, припаркованные автомобили, не присматриваться к сидящим в них людям, не обшаривать взглядом двери и окна домов напротив. Когда я был здесь в последний раз? В памяти всплывает вечер, когда я, справившись с маленькими хитростями хозяина в виде деревянных клинышков во входной двери, дождался Джорджа, чтобы сначала отвезти его в роскошный красный замок Оливера Лейкона в Аскоте, а затем продолжить мучительный вояж к старому другу, любовнику его жены и главному предателю Биллу Хейдону.

Но нынешний дом № 9 на Байуотер-стрит в сей праздный осенний вечер ничего этого не видел и ни о чем таком не ведает. Ставни закрыты, садик перед домом зарос сорняками, жильцы то ли уехали, то ли все умерли. Я одолеваю четыре ступеньки и звоню в дверь — мелодия другая, ни тяжелых, ни легких шагов не слыхать. На пороге не покажется Джордж, выказывая свое удовольствие бликами очков, которые он протирает тыльной стороной галстука. «Привет, Питер. У тебя такой вид, как будто тебе необходимо срочно выпить. Заходи». В прихожей не встретит спешащая Энн, даже толком не успевшая накраситься. «Питер, дорогой, — чмок, чмок, — я убегаю, а вы с бедным Джорджем уж как-нибудь разберитесь с мировыми проблемами».

Я возвращаюсь строевым шагом на Кингс-роуд, останавливаю кэб и еду в центральный лондонский квартал Мэрилебон. Выхожу на Хай-стрит, напротив книжной лавки Донта (а в те времена Фрэнсиса Эдвардса), основанной в 1910 году, где Смайли провел за ланчем немало счастливых часов. Попадаю в лабиринт мощеных улочек и коттеджей, перестроенных из бывших конюшен. Когда-то здесь был спецквартал Цирка для проведения секретных операций, или, говоря проще, Мэрилебон.

В отличие от Конюшни, конспиративного дома, посвященного одной-единственной операции, Мэрилебон с тремя парадными входами являлся собственно Службой со своими конторскими служащими, шифровальными отделами и обслугой, курьерами и целой армией неприметных «людей со стороны» самых разных профессий, не знакомых между собой и готовых по первому звонку все бросить и примчаться ради дела.

Неужто Секретка до сих пор существует здесь? В моем смятении хотелось в это верить. И может ли Джордж Смайли скрываться за закрытыми ставнями? В смятении хотелось в это верить. Из девяти дверных звонков работал лишь один. Только избранные знали, какой именно. Я нажимаю. Никакой реакции. Нажимаю два других. Перехожу к соседней двери и пробую все три. До меня доносится женский крик:

— Ее нет дома, Сэмми! Она слиняла вместе с Уолли и ребенком. Еще раз позвонишь, и я вызову полицию, вот те крест!

Это приводит меня в чувство. Вскоре я уже сижу в кафе на тихой Девоншир-стрит и пью сердечную настойку с экстрактом бузины, а вокруг медики в деловых костюмах о чем-то судачат между собой. Постепенно у меня восстанавливается нормальное дыхание. Проясняется не только голова, но и план действий. Последние двое суток, несмотря на все отвлекающие моменты, передо мной постоянно всплывала картина: Кристоф, отвязанный, с преступными наклонностями, смышленый сын Алека, чинит жесткий допрос моей Катрин у крыльца дома в Бретани. Но только сегодня утром я уловил тревогу в ее голосе. Страх не за себя, а за меня: Приятным, Пьер, его не назовешь… Угрюмый… Здоровый, как боксер… Спрашивал, в каком лондонском отеле ты остановился… Адрес?

Я говорю «моей Катрин», потому что после смерти ее отца стал считать себя ее опекуном, и плевать я хотел на Кролика с его инсинуациями. Она выросла на моих глазах. На ее глазах мои женщины появлялись и исчезали, пока я не остался один. Когда она назло своей хорошенькой сестре изображала оторву и спала со всеми деревенскими парнями, я игнорировал высокопарные нравоучения местного священника, который, вероятно, сам о ней мечтал. Я не очень-то умею обращаться с детьми, но когда у нее родилась Изабель, не знаю, кто из нас был счастливее. Я никогда не говорил Катрин, чем зарабатывал на жизнь. Она не говорила мне, кто отец ребенка. Во всей деревне я один этого не знал и не интересовался. Если она пожелает, однажды ферма будет принадлежать ей и маленькой Изабель, и, может, в ее жизни появится мужчина помоложе, от которого девочка не станет отводить глаз.

Любовники ли мы — после стольких лет жизни рядом? Ну да, со временем это случилось. Все изменила Изабель, которая как-то летним вечером прошествовала по двору со своими постельными принадлежностями и, не глядя в мою сторону, постелила себе прямо на полу под лестницей, перед моей спальней. Кровать у меня широкая, а свободная комната темная и холодная, ну и мать с дочерью нельзя разлучать. Насколько я помню, мы с Катрин невинно спали бок о бок не одну неделю, прежде чем повернуться друг к другу лицом. Хотя, возможно, мы не так уж и долго ждали, как мне хотелось бы думать.

* * *

По крайней мере, в одном я был уверен: я без проблем узнаю своего преследователя. Вычищая кошмарные завалы в холостяцком столе Алека в Холлоуэе после его смерти, я обнаружил карманного размера фотоальбом с засушенным эдельвейсом под целлофановой обложкой. Я уже собирался его выбросить, когда до меня дошло, что в моих руках история Кристофа в фотографиях — от рождения до школьного выпуска. Немецкие подписи белыми чернилами сделала, предполагаю, его мать. Что впечатлило: замкнутое лицо, запомнившееся мне на футбольном матче в Дюссельдорфе, сохранилось и у широкоплечего хмурого двойника Алека в выходном костюме, сжимающего в руке пергаментный свиток, как будто сейчас ткнет им тебе в лицо.