Услышанные молитвы. Вспоминая Рождество - читать онлайн книгу. Автор: Трумен Капоте cтр.№ 12

В 1940 году (когда немцы только начали бомбить Лондон) Уотсон, тревожась о благополучии Возлюбленного, настоял на его возвращении в Соединенные Штаты. Это путешествие Денни совершил под бдительным присмотром жены Сирила Коннолли по имени Джин. С тех пор супруги не виделись: Джин Коннолли, та еще гедонистка и сластолюбка, после шального опиумно-марихуанного заокеанского паломничества в обществе Денни, солдатиков и морячков, решила к мужу не возвращаться.

Военные годы Денни провел в Калифорнии, причем пару из них – заключенным в лагере для лиц, отказавшихся от воинской службы по соображениям совести. Однако в самом начале калифорнийского периода он успел познакомиться с Кристофером Ишервудом, работавшим тогда сценаристом в Голливуде. Процитирую его вышеупомянутый роман, который я сегодня утром нашел в библиотеке. Денни (точнее, Пол – так зовут персонажа) описан там следующим образом: «Когда я впервые увидел Пола, входившего в ресторан, помню, что обратил внимание на его чересчур прямую спину и странную поступь: парня словно парализовало от напряжения. Он всегда был подтянут, а в ту пору по-мальчишески тощ, да и одет как мальчишка. Своим преувеличенно невинным обликом он будто бы бросал всем нам вызов: ну-ка, угадайте, что на самом деле у меня внутри. Кургузый черный пиджачок без подплечников, белая рубашка и простой черный галстук придавали Полу сходство с учащимся религиозной школы-пансиона, и все же подростковый его наряд не показался мне нелепым, он был ему даже к лицу. Я знал, что на самом деле Полу под тридцать, и моложавость его производила зловещее впечатление – как нечто неправильное, противоестественное».

Семь лет спустя я приехал погостить в Париж, в дом Питера Уотсона на левом берегу Сены по адресу рю-дю-Бак, 33. Денем Фаутс был бледнее своей любимой опиумной трубки слоновой кости, но почти не изменился с тех пор, как дружил в Калифорнии с герром Исиву: он по-прежнему выглядел уязвимо юным, словно молодость была неким химическим раствором, в который Фаутса поместили навеки.

Какими же судьбами П. Б. Джонс очутился в Париже, гостем в этих сумрачных, извилистых комнатах с высокими потолками?

Минутку, пожалуйста: я только сбегаю вниз, в душевую. На седьмой день манхэттенского пекла столбик термометра подскочил до отметки девяноста градусов ^[24].

Некоторые из христолюбивых сатиров нашего общежития плещутся в душе так часто и так долго, что стали похожи на раздувшихся от воды кукол Кьюпи, но они молоды и – в большинстве своем – неплохо сложены. А самый одержимый из этих помешанных на гигиене развратников – и источник непрерывного шур-шур и шлеп-шлеп из коридора – старик по прозвищу Дёсны. Он хром, слеп на левый глаз, в уголке рта гноится вечная язва, и оспины покрывают его лицо подобно дьявольским чумным татуировкам. Вот сейчас он будто ненароком прикоснулся к моему бедру, а я сделал вид, что ничего не заметил; однако его прикосновение неприятно обожгло и оставило след, словно вместо пальцев у него – стебли крапивы.

«Услышанные молитвы» лежали на полках книжных магазинов уже несколько месяцев, когда я получил из Парижа немногословную записку: «Мистер Джонс, ваши рассказы великолепны, как и портрет, сделанный Сесилом Битоном. Приглашаю вас в гости и высылаю билет первого класса на “Королеву Елизавету”, отплывающую из Нью-Йорка в Гавр 24 апреля. Если хотите навести справки, обращайтесь к Битону – мы давно знакомы. Искренне ваш, Денем Фаутс».

Как я уже говорил, о мистере Фаутсе я был наслышан и потому прекрасно понимал, что отнюдь не мой литературный дар вдохновил его на сочинение этой дерзкой записки, но мой фотопортрет, сделанный Битоном для журнала Боти, который я затем использовал и для обложки книги. Позднее, уже познакомившись с Денни, я догадался, что́ так травмировало его в моем лице, раз он решил не полагаться на удачу и подкрепил свое послание непомерно дорогим подарком. Билет был ему не по карману: сытый по горло Питер Уотсон давно его бросил, и Денни проживал в парижской квартире Питера на самовольных началах, перебиваясь подачками верных друзей и давних, отчасти шантажируемых любовников. Мой фотопортрет никоим образом не соответствовал истине – Битон запечатлел меня эдаким хрустальным юношей, бесхитростным, незамаранным, свежим, как роса, и сверкающим, будто капля апрельского дождя. О-хо-хо.

О том, чтобы не ехать, даже мысли не было; не подумал я и предупредить Элис Ли Лэнгмен о своем отъезде. Вернувшись домой от стоматолога, та обнаружила, что я собрал вещи и смылся – ни с кем не попрощавшись. Да, я из таких людей (причем на свете их немало): могу быть вашим близким другом, общаться с вами хоть каждый день, но если вы хоть раз обделите меня вниманием, если вы не позвоните мне — это конец, так и знайте, потому что я лично никогда уже вам не позвоню. Знавал я таких типов с кровью ящериц в жилах – и никогда их не понимал, хотя сам такой же. Да, я просто уехал: отчалил в полночь под грохот собственного сердца, неистовый, словно лязг гонгов на борту и сиплый вой дымовых труб. Помню, как за дрожащими лентами серпантина мерцало и таяло сияние Манхэттена – увидеть эти огни вновь мне предстояло лишь двенадцать лет спустя. А еще помню, как пробирался неверной походкой в свою каюту второго класса (билет в первый класс я поменял, а разницу прикарманил), по дороге поскользнулся в луже блевотины, упал и повредил шею. Жаль, не сломал.

Когда я думаю о Париже, он видится мне романтичным, как залитый мочой писсуар, и соблазнительным, как раздутый труп утопленника в Сене. Воспоминания о нем ясны и прозрачны, словно сцены, что успевают возникать за мокрым окном автомобиля между неторопливыми и томными движениями стеклоочистителей. Обычно я вижу себя прыгающим через лужи, потому что в Париже постоянно зима и дождь, и еще вижу, как в одиночестве листаю «Тайм» на безлюдной террасе кафе «Дё маго», где опять же вечный воскресный августовский день. Я вижу, как просыпаюсь, похмельный от перно, в нетопленном гостиничном номере, и искривленные стены колышутся перед глазами. А на другом конце города плетусь вдоль витрин пустынного коридора между двумя входами гостиницы «Ритц» или подкарауливаю в баре той же гостиницы какого-нибудь американца-толстосума, клянчу напитки сперва там, а потом в «Беф-сюр-ле-туа» или в брассери «Липп», и торчу до рассвета в забитом шлюхами и черномазыми притоне, синем от дыма синих «Голуаз», и опять просыпаюсь в накренившихся стенах, таращась по сторонам стеклянным трупьим взглядом. Да, признаю, жизнь моя мало походила на рядовые будни парижан, но даже французы не выносят Францию. Точнее, они поклоняются своей стране, но презирают соотечественников – не способных, как и они сами, простить друг другу общие грешки: подозрительность, скаредность, завистливость и обыкновенную подлость. Когда начинаешь презирать какой-нибудь город или место, трудно бывает вспомнить, что раньше ты относился к нему иначе. Впрочем, одно время я действительно видел Париж так, как того хотел Денни и как он сам хотел бы его видеть.

(У Элис Ли Лэнгмен было несколько племянниц, и однажды старшая из них, благовоспитанная юная провинциалка по имени Дейзи, никогда прежде не выезжавшая за пределы родного Теннесси, решила посетить Нью-Йорк. Помню, я застонал, ведь ее приезд значил, что мне придется временно покинуть квартиру мисс Лэнгмен; хуже того, я буду вынужден таскаться с Дейзи по городу, идти с ней на «Рокетс», подниматься на вершину Эмпайр стейт билдинг, катать ее на пароме «Стейтен Айленд», кормить кони-айлендскими хот-догами в «Нэйтенс» и печеными бобами в «Автомате» – ну, вы поняли. Теперь я вспоминаю те дни с солоноватой ностальгией; она отлично провела время, эта Дейзи, а я – еще лучше, ведь я как будто забрался к ней в голову, смотрел на город и пробовал все изнутри этой девственной обсерватории. «О, – восклицала Дейзи, смакуя фисташковое мороженое в кондитерской “Румпельмайер”, – просто класс!» и «О! – кричала Дейзи, когда мы вошли в толпу зевак на Бродвее, призывавших самоубийцу выброситься из окна. – А это просто высший класс!»)