Исход - читать онлайн книгу. Автор: Петр Проскурин cтр.№ 95

11

В середине июня много солнца. Порой, неизвестно откуда, рождались грозы, легкие, стремительные — очистят воздух и исчезнут, и опять синева, опять — солнце. Травы поднимались дружно, и в другое время уже звенели бы в лугах косы и вырастали стога, а теперь все стоит нетронутым. Ни прокоса в лугах, ни человека в поле. Леса ярко-зеленые, клейкие; трава от дождей и от тепла была выше плеч, — в траве можно было утонуть, и партизаны, хоть и отвыкшие за три года от хозяйства, не могли привыкнуть к мысли, что и эта трава пропадет за зря, никто ее не высушит, никто не соберет в стога. От ягоды, которую ели зеленком, и от недосоленного гриба (соль доставлялась самолетами редко и помалу и была дороже патронов и гранат) болели животы. Все исхудали, каждый знал: Ржанские леса в кольце — уже седьмая попытка прорвать блокаду кончилась неудачей. Лесные госпитали разбухали, раненых не успевали вывозить; в ночь приходило всего по два-три самолета. Ближний аэродром немцы нащупали и двумя налетами совершенно вывели его из строя, остался один, в самой глуши, и Трофимов приказал свезти туда всех раненых, подлежащих эвакуации за линию фронта; хорошо, что было лето; приходилось ждать самолета в палатках по три-четыре дня и больше. Разнесся слух, что есть приказ прорываться, оставив раненых; узнав об этом, Трофимов велел за распространение провокационных слухов предавать виновных трибуналу. После совета с Глушовым он отправил в Москву очередную шифровку, в которой просил ускорить присылку самолетов — до тех пор, пока раненые полностью не будут эвакуированы, о прорыве нечего думать. Три дня подряд в ночь приходило по семь-восемь самолетов, и количество раненых уменьшилось чуть не наполовину. Нужно было еще три-четыре удачных ночи, об этом знали в штабе, и лучше всех знал сам Трофимов. Что прикажешь делать с сотней раненых? А события, и притом самые трагические, могли начаться с минуты на минуту… Может быть, такая же степень осведомленности была еще у начальников разведки лейтенанта Кузина да у Батурина, а может, Батурин знал и больше. Только вчера он пришел к Трофимову:

— Анатолий Иванович, распорядись подготовить в глуши лагерь для раненых… Федор Подол укажет место. На всякий случай, если придется оставить.

— Этого «придется» не должно быть.

— Я ничего не предрекаю. Элементарная осторожность, вот и все.

— Все… — повторил за ним Трофимов, хмуро глядя себе под ноги. — Вы сами понимаете, как это подействует на бойцов.

— И, однако, нужно быть готовыми к любой неожиданности.

— Ты имеешь какие-нибудь сведения?

— Ко всему нужно быть готовым. Поручить Почивану и Федору Подолу. А сведения… Вы сами знаете, что приказ о перегруппировке должен поступить вот-вот…

Трофимов в одной гимнастерке и яловых тупоносых сапогах ежился от сырости. За перегородкой работали радисты. Приходили связные. Трофимов все выслушивал молча; для него было очевидно, что в данных условиях решить могло одно: перегруппировавшись за ночь, идти на прорыв, хотя прорыв пятого дня не удался, и третьего дня — тоже, и вот почему теперь так много раненых, и он оттягивал решение идти еще раз.

— Почему ничего не слышно из города? — спросил он тоскливо, прислушиваясь к тягучему медлительному голосу Эдика Соколкина из-за перегородки, тщетно взывавшего к «Десятому». «Десятый» — самый дальний отряд Семенова. Придется посылать связного.

— Почему все-таки ничего не слышно из города? — повторил он, думая об отряде Семенова и сводя выгоревшие белые брови.

— Немецкая разведка приходила ведь со стороны болот… Чего же тебе еще?

— Приходила. А если случайность?

— Не верю ни в какие случайности, Анатолий Иванович. Все стягивается в один узел. Немцы готовят большое наступление. В эфире сплошной вой, невозможно выйти на связь. Все время поступают сведения о большом целенаправленном передвижении войск. Гостей нужно ждать на днях. Если мы еще через неделю не прорвемся, нас тут сомнут. Ликвидировать Ржанский партизанский район приказано во что бы то ни стало самим Гитлером, есть и такие сведения.

— Тем больше чести, — проворчал Трофимов, опять вслушиваясь в голос Эдика Соколкина и стараясь приглушить в себе раздражение; иногда ему казалось, что Батурину безразлично — завтра окончится война или через год, погибнет еще сто человек или тысяча, лишь бы его, Батурина, точка зрения одержала верх.

И еще — Трофимов начинал уставать, да, да, тот самый железный Трофимов, который мог, не дрогнув, расстрелять, послать на смерть, не дрогнув, мог сам умереть, начинал уставать. Это когда-нибудь, конечно, кончится, и как только кончится, он с отвращением сдернет с себя казенную одежду, дочиста отскоблит тело и уже никогда не прикоснется к оружию, и хотя он, кадровый офицер, ничего не умеет в жизни, кроме как носить оружие, он больше никогда не прикоснется к нему и научится чему-нибудь еще. Только мысль о времени, когда он смоет с себя весь пот и копоть и больше не прикоснется к оружию, поддерживала его. Это давало ему силу, там, где ее, казалось, уже не могло быть.

И еще его смущала Павла, потому что все началось еще со времени первой их встречи, когда она, безобразная, обмороженная, почти полуголая, сидела перед ним; все, как ни странно, началось уже тогда, и он уже тогда знал, что это будет трудно, и мучительно, и бесполезно. И потом, позже, во время боя, когда он каждую минуту чувствовал своей спиной Павлу и знал, что не погибнет, потому что она рядом, она здесь. Она вскакивала и падала вместе с ним и перебегала короткими перебежками, и все это молча, с неподвижным лицом, на котором жили только одни глаза. Жили восторгом, надеждой, и надежда эта — только он, Трофимов.

И как это можно было — сказать все глазами и молчать, молчать, молчать долгие месяцы и делать вид, что он для нее такой же, как все. Стирать ему, как всем, гимнастерки и заношенные портянки и молчать, хотя все между ними сказано во время того боя. Она же знает, что он ее любит, но почему она так, почему?

Взглянув на часы — через несколько минут здесь должны были собраться командиры отрядов, — Трофимов направился к двери:

— Выйду на минутку, голова трещит. Буду рядом, только подышу.

Часовой у двери вытянулся, приветствуя, Трофимов кивнул и прошел в сторону от землянки, сел на вытоптанную траву под березой так, чтобы видеть дверь штабной землянки и часового, и закурил. От крайней к нему палатки доносился хохот, и он тоже невольно улыбнулся, встал, подошел ближе. Возле палатки шестеро играли в карты, сидя на земле и поставив посредине ведро вверх дном; увидев Трофимова, они вскочили. Трофимов махнул рукой: «Сидите», — и присел рядом на корточки, следя за игрой. Все были ему хорошо знакомы, все из его отряда. Ему не хотелось уходить, хотя он знал, что помешал им. Они лишь вчера сменились с передовых постов и сейчас отдыхали; за глаза его грубовато звали «Трофим» и, ожидая услышать от него что-нибудь новое, притихли. Но ему нечего было сказать им, и он сидел рядом на корточках и следил за игрой.

— Твой ход, Велесов. Чего вы тут смеялись? — спросил он у молодого, лет двадцати пяти, курносого, с широким раздвоенным подбородком парня. Ворот рубахи у него был полурасстегнут, выпирали большие грязные ключицы.