Большое сердце маленькой женщины - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Булатова cтр.№ 3

читать книги онлайн бесплатно
 
 

Онлайн книга - Большое сердце маленькой женщины | Автор книги - Татьяна Булатова

Cтраница 3
читать онлайн книги бесплатно

– Что с тобой? – шипел ей в ухо недоумевающий Рузвельт, но в ответ слышал всегда одно и то же:

– Смотреть страшно.

Этого Илья никак понять не мог. Танька, с готовностью влезающая и в огонь, и в воду, и в медные трубы, вдруг превращалась в серую унылую мышку, вздрагивающую от любого громкого звука. Она даже внешне становилась похожей на мелкого грызуна: голова втягивалась в плечи, треугольный подбородок впивался в грудь, на затылке упрямо торчали два непокорных завитка… Того и гляди – пискнет и выскользнет из класса. «Ничего не понимаю», – бормотал Русецкий и отступался: ужас в Танькиных глазах был неподдельный. Настоящий был ужас, он это чувствовал: зрачки ее расширялись и почти сливались с потемневшей радужкой, отчего глаза превращались в глубокие черные дыры на побледневшем лице. Ни разу Егорова не попыталась объяснить Рузвельту, что происходит: она просто уходила после физики из школы, слонялась по городу, пряталась в парке, а потом, успокоившись, шла домой. Пару раз Илья бродил вместе с ней, отмечая, как постепенно оживает Танька, ее лицо, как походка вновь становится легкой и стремительной. Егорова не прогоняла Русецкого, но и не выказывала удовольствия от соседства с ним. Это было понятно по тому, как она пропускала мимо ушей все его вопросы, в том числе и самые элементарные, ответить на которые можно было одним «да» или «нет». Осознав, что Таньке важно побыть одной, Илья отступился, а потом все разрешилось само собой: в конце третьей четверти физику отменили в связи с болезнью преподавателя. Пока искали замену, прошло несколько недель, а потом рядом с расписанием появился портрет учителя в черной рамке. Все девчонки, обратил тогда внимание Рузвельт, плакали, некоторые даже в голос, и только Егорова стояла, плотно сжав губы, и лицо ее было сосредоточенно спокойным, словно она знала о смерти учителя еще вчера.

Итоговую контрольную Танька написала на твердую пятерку и, довольно ткнув Русецкого в бок, заявила: «Должна, что ли, буду?» «Сочтемся», – хотел было ответить Илья, но не смог: Егорова была какая-то другая, не такая, как раньше. Выросла, что ли? Да, нет, все так же – ниже плеча, на пацанку похожа, кожа смуглая, изнутри светится, словно солнцем отлакирована, два завитка торчат на макушке… Рузвельт смутился, а Танька и в ус не дует: ей все нипочем.

– Ты летом где? – выдавил Илья, глядя поверх егоровской головы.

– Как обычно, – щедро улыбнулась та, не сказав ничего конкретного. – А ты?

– Не думал еще, – брякнул Рузвельт первое, что пришло в голову, хотя прекрасно знал, что его ждет, но зачем-то нагнал таинственности. А все потому, что находиться рядом с Танькой вдруг стало невыносимо, захотелось то ли самому провалиться сквозь землю, то ли ее убрать с глаз долой… В общем, разговора между ними тогда не получилось. Не состоялся он и в следующем году – Русецкий пересел на заднюю парту, занятия физикой прекратились, и Егорова по старой дружбе объявила Илье, что после восьмого уйдет в техникум. В какой именно, он узнал, когда Танька присоединилась к теперь уже бывшим одноклассникам, расположившимся на берегу. Чувствуя себя в мужской компании как рыба в воде, она без стеснения стянула сарафан и уселась на горячий песок спиной к товарищам. Но никто, кроме Ильи, не заметил на ее плечах глубоких ямочек. Егорова и Егорова, все как обычно. Больше Рузвельт в сторону Таньки не смотрел. Он ее вообще больше не видел, хотя они и жили в одном районе.

Вероятность, что Танька явится на встречу выпускников спустя тридцать два года, была нулевой. Да и, честно сказать, о встрече с Егоровой Рузвельт и не помышлял. Он вообще, можно сказать, о ней не помнил, и одноклассники ему особо нужны не были, как и он им. Но разве это повод отказываться от нечаянно свалившейся на голову радости? Отнюдь. Спасибо, что позвали, можно сказать, жизнь продлили еще на день, а то и на два… Благодарность, по мнению Ильи Русецкого, была чувством высоким, свидетельствующим о душевной зрелости, мудрости, так сказать… Дальше мысли Рузвельта свою стройность теряли и разбегались, как тараканы от включенного света, в разные стороны. Ни за одной не угонишься. Да и не надо! Не зря же сказано: «Мысль изреченная есть ложь». Хочешь обесценить прекрасное – найди ему имя, произнеси слово. «Слова все убивают! – подытожил Рузвельт и тут же подобрал контраргумент: – Но они же и дают жизнь». Илье стало легче: система работала – жажда и горечь сегодняшнего утра обернутся вечером влагой и сладостью. Все будет и все исчезнет, Рузвельт с азартом оратора формулировал тезис за тезисом, не вставая с кровати: так он не просто берег силы, но и боролся с тяжелейшим похмельем. Илья знал про алкоголизм все, с энциклопедической точностью умел соотнести свои ощущения с описанным в учебниках абстинентным синдромом. Иногда Рузвельт даже осмеливался предположить, что его любовь к антиномиям специалисты из наркологического диспансера, где он числился «в своих», могут расценить как косвенный признак делирия. Но кто, как не Илья, с легкостью мог опрокинуть все с ног на голову? Сделать очевидное неочевидным? Черное – белым? Единственное, чего не удавалось сделать Русецкому, так это приравнять один час ожидания одной минуте: время подчиняться отказывалось. Но Рузвельт верил в неограниченные возможности своего разума и подозревал, что рано или поздно сможет приручить время, а пока этого не произошло, будут работать приемы, призванные сократить ожидание. В запасе у Ильи было их несколько, и пользовался он ими алгоритмически: если условия не удовлетворяли пункту А, приходилось плавно переходить к Б, потом – к В, а дальше цепочка операций строилась в зависимости от тяжести алкогольного опьянения. Чем выше оказывался градус принятого, тем проще становилось управлять временем, а точнее – вообще исчезала такая необходимость. Ни в каком управлении необходимости не было. Время просто переставало существовать: жизнь становилась атемпоральной, как в раю – всегда лето. «Но где рай, а где мы, грешные», – вздыхал Рузвельт и брал в руки Данте, наивно полагая, что приобщение к великой комедии облегчит его страдания. И опять же – был гениальный итальянец капризным до невозможности: не всякий раз удавалось добрести до Чистилища. То терцины путались, перескакивая с места на место, то буквы начинали расплываться, и приходилось читать по памяти, а память порой Илье отказывала… И вообще не исключено, что ему просто уже требовались очки для чтения. Но по идейным соображениям Русецкий от них отказывался, считая, что хитрая оптика сужает сознание и делает зрячего слепым.

Дальше наступал сон, который, кстати, был не менее капризен, чем Данте: никогда не приходил вовремя и являлся всегда неожиданно, оборвав размышления на каком-нибудь важном месте. Но Рузвельт не унывал и, зная эту хитрую особенность сновидений, всегда держал под рукой карандаш, чтобы записать на газете или обоях ту или иную значимую мысль. Как правило, зафиксировать ее в полном объеме не получалось, так, какие-то отрывки, что, впрочем, Илью нисколько не смущало. К оборванным фразам он относился с трепетом, потому что верил в уникальные возможности человеческого мозга, способного развить фразу из крошечного зародыша буквы. И еще – Рузвельт не доверял письменным формулировкам полного типа, они, по его мнению, обесценивали смысл сказанного. А вот был ли он, это вопрос второй. И разрешить его никогда не удавалось, потому что во сне значение имеет абсолютно все, даже то, что в реальности не удержит вашего внимания. Вот почему к сновидениям Илья относился как к походам в кино и даже пытался медитировать для того, чтобы научиться вызывать это состояние в любой момент. Однако медитация в условиях абстинентного синдрома – мероприятие практически безнадежное. И дело не в головокружениях и не в головной боли, а в поразительном ощущении: тебе кажется, что внутри твоего тела марширует отряд барабанщиков, и от их непрекращающейся барабанной дроби каждая клеточка организма пульсирует в собственном ритме и с такой скоростью, что недалеко до самовозгорания. И чтобы оно не произошло, приходилось сползать с кровати и куда-то идти, к кому-то стучаться, чтобы помогли, кто чем может – корвалола бы накапали или еще чего-нибудь спиртосодержащего. И Бог был к Русецкому милостив, и в подъезде обязательно оказывалась хотя бы одна живая душа, и она не грозилась вызвать милицию и, оставив входную дверь открытой, бесстрашно шла за эликсиром жизни…

Вернуться к просмотру книги Перейти к Оглавлению