Свой — чужой - читать онлайн книгу. Автор: Александр Проханов cтр.№ 36

Страница

Нас сбили не зениткой, а новым типом оружия: мы называем его организационное оружие, оргоружие, новая методология. Фактор времени — это, конечно, категория: она связана с тем, что чем быстрее враг нас победит, тем быстрее ему готовится в дальнейшем поражение. Все, что сейчас присутствует в мире, — не более чем оккупация. Все, на что тратятся сегодняшние средства и ресурсы западной цивилизации, — это оккупация России. И западный мир не предложил будущему человечеству ничего, кроме оккупационного режима; значит, мир заканчивает свое развитие на идее мировой жандармерии. И, может быть, русским, которые сегодня так проиграли, надо воспользоваться этой оккупацией? Это удивительный момент, когда надо аккумулироваться в катакомбах, аккумулировать свою энергию, свои представления, своих лидеров…

А.З. Эта оккупация хуже, чем кровавая. Даже в человеческом материале вследствие этой оккупации потери неизмеримо больше, чем в кровавую войну. И основная установка — низведение русского населения до уровня второстепенного народа — реализуется.

Называя себя социологом, я имею в виду сочинения определенного рода, как, например, книги «Коммунизм как реальность». Когда меня спрашивают: «Кто вы — писатель, ученый?», я отвечаю: «Никто! Ни то, ни другое, ни третье. Я просто русский человек, волею обстоятельств выброшенный на вершины мировой культуры и каким-то образом это все усвоивший, не думая о том, соответствует это моей натуре или нет. Просто случай». Должен сказать, что в моей жизни ничего не было преднамеренного, я все время был игрушкой каких-то обстоятельств.

Даже мое бегство с Лубянки было случайное. Меня должны были перевезти на квартиру КГБ, чтобы поискать моих сообщников. Вышли мы на улицу из здания на Лубянке — я и мои конвоиры, два молодых офицера. Их позвали зачем-то. Они говорят: «Подожди, мы сейчас придем». А я ушел…

Я стал логиком. Почему? Когда я поступил на философский факультет, меня вытолкнули. Из социологии — в диамат, из диамата вытолкнули: я был аполитичен.

Литература… Как я стал писателем? Правда, я сделал попытку стать писателем в 1946 году. Кстати, я написал тогда повесть о предательстве, она потом вошла в книгу «Нашей юности полет». Тогда это была большая повесть, я показал ее Симонову и еще одному писателю, не буду его называть. Симонов прочитал и сказал: «Вот что, парень, хочешь сохранить голову — уничтожь это. Ты давал ее кому-нибудь читать?» Я сказал: «Я дал такому-то». «Беги немедленно и забери рукопись». Я побежал к этому старому издателю, рукопись лежала на его столе, он только прочитал страниц пятнадцать. Я схватил рукопись, но он уже успел донести. Когда я зашел домой, меня уже ждали… Как появились мои «Зияющие высоты»? В изоляции делал какие-то заметки, выступал с публичными лекциями…

Вся моя жизнь складывалась помимо моей воли. На Запад я не просился — меня выбросили. В аспирантуру не хотел — мне предложили как фронтовику. Докторскую не хотел защищать, кстати сказать, допустил на защиту человек — он был сталинист, марксист заядлый, но старые коммунисты с уважением относились к способностям. Он сказал: «Вот кто должен быть в нашей Российской академии!»

Действительно, от своей натуры никуда не уйти. Но дело вот в чем. Мне уже 72 года, и как ни крути, на многое рассчитывать не приходится. Я русский человек, деятель русской культуры. Возьмите то, что я сделал, и используйте, чтобы это даром не пропало. Есть точки роста.

Как накапливался Запад? Запад нам кажется грандиозным явлением, но все его богатства накапливались много столетий, они берегли точки роста.

Я с первых шагов своей жизни ощущал это: растоптать, не пустить, почему? Я — точка роста, я пробиваю асфальт. Мой пессимизм — социологического, интеллектуального порядка. Я как исследователь не вижу добра, я вижу зло. Будь я помоложе, я бы все отодвинул в сторону и пошел бы другим путем. Как я сказал: «Да, мы разгромлены, поэтому будем пробиваться, пробиваться во что бы то ни стало».

В 38-м, 39-м я пошел против течения. Вот сейчас я очень жалею, что мне 72 года. Если бы мне сегодня было 16–17 лет, я бы сказал себе: «Так как наша страна поругана, изнасилована, убита, именно поэтому я один должен сражаться со всем миром».

А.П. Если бы вам было сегодня 16 лет, вы были бы главным редактором газеты «Завтра», потому что пассионарность нашей газеты абсолютно адекватна вашим представлениям о чести, этике и судьбе. И, конечно же, то, о чем вы сейчас говорили, и то, что на вас, сегодняшнего, возведены новые гонения — секира преследования, эту точку роста хотят вычерпать, высечь, как в былые времена, — все это говорит о том, что русская история продолжается в своих прежних алгоритмах. С другой стороны, то, что сегодня целые пласты реальной культуры, публицисты и политики, для которых вы знамя, эмблема, абсолютно интеллектуальный русский взрыв, — это должно приносить вам внутреннее удовлетворение.

А.З. То, что вы говорите, мне очень приятно. Но опять возвращаюсь к проблеме психологии. Если бы я был 3–4 октября в «Белом доме», я бы хотел быть убитым вместе с теми, кто там погиб.

Когда я приехал сюда, очень многие мне говорили: как мог допустить, что ты в одной компании с такими людьми, как Баркашов, Макашов и др. Что я мог на это сказать? Я горжусь тем, что мое имя поставили рядом с именем Баркашова. Если бы я в это время находился в Москве и если бы меня пустили туда, несмотря на некоторые расхождения, я был бы с ними, а не с теми, кто стрелял.

Я не баркашовец, я — Зиновьев и пришел бы туда не как человек, принадлежащий к какой-то группе или к какому-то течению, а лично как я — человек государства, как русский человек, проживший 72 года и никогда не уронивший чести русского человека.

1996

Александр Проханов: Борис Абрамович, наш разговор протекает на веранде дворца, среди зеленых лугов и дубрав, на территории английского острова, которую вы купили. Задаю себе вопрос: кто вы сейчас? Меншиков в Березове? Наполеон на Корсике? Троцкий в Мехико? Кем вы себя чувствуете в изгнании?

Борис Березовский: Мне кажется, в этом вопросе есть несколько подтекстов. Поясню, как я понимаю ваш вопрос. Никем, кроме как самим собой, никогда себя в жизни не ощущал. Не было никогда стремления «делать жизнь» с кого-то, как говорил классик. Считаю, что каждый человек уникален. Господь постарался, чтобы все мы были абсолютно различными. Смысл, который Господь вложил в эту идею, состоит в том, что мы имеем право на ошибку. Мы можем ошибаться, а другие должны распознать эту ошибку и больше этим путем не идти. Среда, в которой мы обитаем, — воздух, вода, информационная среда, люди, что нас окружают, — все это меняется и, в огромной степени, непредсказуемо. Поэтому Господь сотворил нас так, чтобы мы могли приспосабливаться к этим изменениям. Мы по-разному на них реагируем. Например, одним нравится то, что произошло при Ельцине. Другим это категорически не нравится. Одни пошли путем реформ, другие пошли противоположным, сопротивляясь этим реформам. И вот сегодня мы уже понимаем, что ни те, ни другие не были до конца правы. Если бы мы все были одинаковы, то пошли бы скопом одним-единственным путем, и тогда неминуемо свалились бы в пропасть. Здесь, в Лондоне, я не ощущаю себя персонажем ни прежней истории, ни новой. Ощущаю себя просто самим собой. Таким, какой есть, со своими ошибками, со своими решительными шагами. Порой ошибочными, а иногда совершенно правильными, настолько, что и сегодня могу подтвердить: да, я поступал правильно. Так что, поверьте, ничего необычного в своем положении не вижу. А уж если возвращаться к истории, на которую вы ссылаетесь, то ведь это нормальная ситуация, когда человек, открыто противостоящий власти, не может жить в своей стране. Что же касается русской истории, то уж совершенно логично, что человек, который эту власть создавал, не может сегодня найти с ней общий язык. Власть всячески топчет того, кто когда-то ее выстраивал, а теперь пытается ей возражать. Не вижу в этом несправедливости, потому что неприятности, к которым приводили меня мои ошибки, никогда не пытался объяснить за счет дурных черт кого бы то ни было. Считаю, что все мои проблемы — это результат моих собственных ошибок. Отношу их только к себе самому, никогда не пытаюсь найти виновного. Сейчас заметно, что появляется все больше людей, которые испытывают неприязнь к Путину. Хочу сказать, что чувства неприязни, тем более ненависти, Путин у меня не вызывает. Вообще никаких эмоций Путин у меня давно не вызывает, да, пожалуй, не вызывал никогда. Что меня гнетет, так это серость власти. Серая власть России противопоказана, ибо, как мы уже говорили с вами, Россия — это максималистская страна. Для нее тусклость, болото, застой — смерть наверняка. В другом же случае есть шанс выжить.

Страница