На выручку в который раз пришли уши. Сквозь грохот Герман услышал знакомые голоса: густой бас Ярослава и встревоженные увещевания Златы.
– Нет, – проворчал усач, – жди здесь.
– Но, пап, я могу помочь! Разве не для этого ты меня учил?
– Не для этого, – что-то лязгнуло и заскрежетало по бетону. – Я учил тебя жить, а не умирать. А снаружи сейчас – верная смерть.
– Вдвоем справимся! Я не подведу, обещаю!
Раздался звонкий шлепок. Зверь дернул поводок, и парню стоило запредельных усилий удержать его на привязи.
– С обещаниями у тебя туговато. Помнится, кто-то клялся не водить шашни с городским выродком. А теперь что? Только нюхнула кобеля – и сразу подмахивать?
– Отец, мы не!..
– Заткнись! – прозвучала вторая пощечина. – Думал, воспитал достойную женщину, хранительницу рода и устоев – а вырастил самку, течную суку! Пошла с глаз долой! Видит Лес, я был слишком мягок с тобой. Больше на снисхождение не уповай.
Хлопнула дверь, по коридору прокатился затухающий топот, сменившийся едва различимыми всхлипами. Грид ткнулся лбом в холодную гофру, выждал, когда перестанет трясти, и шепнул:
– Злата! Эй!
– Герман? – пронеслось по трубе.
– Да! Я у себя. Выпусти меня, скорее.
– Сейчас.
Мягкий шорох шагов, а за ним – скрежет поворотного механизма.
– Привет, – сказала подруга с порога легко и непринужденно, словно в паре метров над головами не развернулась кровавая вакханалия. Растрепанные волосы, бледное лицо, затравленный взгляд и алая струйка в уголке рта. – А почему тебя заперли?
– Потом объясню. Нам пора бежать.
– Нам? – удивилась охотница.
– Да. Пойдешь со мной. Прикончу Вожака – заберу тебя на Крейду.
– Но здесь мой дом!
– Нет, – прорычал пленник, оскалившись и нависнув над ней. – Дом там, где тебе хорошо.
Она опустила голову и уставилась на мыски сапожек.
– Я… не могу.
– Можешь. Я в тебя верю… – Грид вздохнул и провел ладонью по пшеничным локонам. – Пожалуйста. У нас мало времени.
Злата не стала спорить, но и не выказала особенного восторга – просто потопала следом, понурив плечи. Выглянув из бункера, Герман увидел посреди поляны Кадавра и Фельде: один раскладывал содержимое походной аптечки, второй склонился над стонущим Бананом. Карина с забинтованным лбом сидела на подножке буханки, радист копался в электронной требухе станции, а Егерь бродил по кромке поляны с алебардой на плече, будто викинг в дозоре.
Лучшего момента для побега и не придумать. Пленник объяснил спутнице план, после чего оба со всех ног рванули в дубраву, не обращая внимания на окрики доктора. Громыхнуло, но пуля прошла мимо. Лишь добравшись до опушки, беглецы поняли, что по ним стреляли не из обычного пистолета. Отшельница вытащила из-под лопатки соратника оперенный металлический цилиндр с иглой и пробормотала:
– Это еще что?
Парень зашатался, как после обильного возлияния, и заплетающимся языком ответил:
– Ничего хорошего. Нужно… спрятаться и отлежаться, иначе примут тепленького. Знаю адресок… но сам не дойду. Помоги.
Злата подставила плечо и довела друга до железной дороги, но у насыпи замерла, как вкопанная, все тем же взглядом смотря на раскинувшийся впереди Вавилон.
– Что такое? – Слова давались с огромным усилием, а ведь еще идти и идти – через частный сектор, мимо храма – к спрятанному на берегу кирпичному колодцу.
– Нет… Нельзя.
– Кто сказал? Отец? Тебе сколько лет, пять? Может, пора уже решать за себя?
– Но там зло!
– Везде зло! – Герман хмыкнул, вспомнив слова павшего товарища, и смахнул запястьем струйку слюны. – И в городе его не больше, чем в любом другом месте! Просто Егерь – псих, которого даже чудища сторонятся. И если ты уйдешь, он останется один. А ему надо кем-то командовать… управлять, жизнь без власти – не жизнь. Вот и навыдумывал чепухи.
Охотница опустила лицо и, казалось, перестала дышать.
– Пойми, зло не за этой чертой. Не в тех домах. Не на мертвых улицах. Зло – только тут. – Грид хлопнул себя по груди. – Если бы я не показывал носа из дома, немало боли и бед удалось бы избежать. Но тогда я не встретил бы Марка, других шуховцев, тебя… Не так страшно терять то, что дорого. Гораздо страшнее ничего не приобрести.
Он протянул дрожащую руку. Хрустнул гравий, и вспотевшие пальцы сжали ладонь.
Глава 8. Эликсир
Сутки назад Герман и представить не мог, с какой радостью вернется в сырую темноту подземелья. Они прошли около километра вдоль берега, то забредая по колено в студеную воду, то гоняя хрустящее эхо под кирпичными сводами. Короткий поход сожрал столько сил, что часовые забеги по лесу показались легкой разминкой.
Если бы не плечо Златы – на удивление крепкое для хрупкой с виду девушки – Грид не одолел бы и половины пути и встретил бы позорную смерть лицом в луже. Транквилизатор действовал не так быстро, как на обычного человека, но шаг за шагом, вдох за вдохом превращал мышцы в парафин.
Вскоре парень мог лишь дышать и кое-как ворочать языком. Спутница, передохнув минутку, попыталась взвалить страдальца на закорки, но затея обернулась крахом.
– Подождем… – как пьяный, пробормотал Герман. – Кажется… отпускает.
– Уверен? – тоном обеспокоенного доктора спросила охотница.
– Да. И не такую дрянь переваривал. Надо полежать немножко… и пройдет.
Она села на острый гравий и положила голову друга на колени. Дрожащие пальцы заскользили по лбу и щекам – мертвецки бледным и в бисере ледяного пота, а перезвон падающих с потолка и стен капель разбавил тихий, мелодичный напев: Злата мурлыкала, не размыкая пересохших губ, из-за чего в низкое гортанное звучание пробилась хрипотца, сделавшая песню еще прекраснее.
– Красиво, – сказал Грид, когда отшельница замолчала.
– Герман?..
– М-м?
– Что с нами будет?
Он попробовал пошевелиться – усталость в самом деле отступала, но с прогнозом явно поторопился.
– С нами все будет хорошо. Я убью тварь, а потом найду маленький домик на отшибе. Лесом этих крейдеров, шуховцев, музейщиков… заживем сами по себе.
– Правда? – Ее полумертвый голосок сорвался на всхлип.
– Отве… то есть, обещаю. Ведь только ты у меня и осталась.
– Герман…
– Говори.
– Я тебя…
Вдали раздался громкий всплеск, словно нечто тяжелое спрыгнуло в воду. Парень вздрогнул и приподнялся на локтях, но, как ни вслушивался, больше ничего не услышал, а в нос так шибало тленом и затхлостью, что на обоняние можно было не надеяться.