«Что ж, – подумал Графф, – я вам этого не позволю, дорогие мои маленькие гении. Ибо всем на самом деле плевать на день Синтерклааса или христианское ненасилие. Когда вы отправитесь на войну – а вы туда отправитесь, хотите верьте, хотите нет, Динк и Зак, – вам придется отбросить все ваше ребячество. Перед опасностью, грозящей гибелью всему человечеству, все земные банальности ничего не значат, пока не минует кризис. А он пока не миновал, чтобы вы там себе ни думали, маленькие тупицы».
6. Священная война
Динк вышел из кабинета Граффа, кипя от злости.
– Если они не видят разницы между молитвой восемь раз в день и стишком в ботинке раз в году…
– Отличный был стишок, – заметил Флип.
– Дурацкий, – бросил Динк.
– Разве не в том был смысл? Отличный дурацкий стишок. Жалко, что не сочинил ничего для тебя.
– Я же не выставлял ботинки.
– Извини, – вздохнул Флип. – Я просто тосковал по дому и не думал, что кто-то меня поймет.
– И ты извини.
– Вот только жалеть нам не о чем, – сказал Флип.
– Да, – кивнул Динк.
– Собственно, даже забавно поиметь проблемы из-за того, что отметил день Синтерклааса. Только представь, что бы было, если бы мы праздновали Рождество.
– Что ж, – улыбнулся Динк, – у нас еще есть девятнадцать дней.
– Верно, – кивнул Флип.
К тому времени, когда они вернулись в казарму Армии Крыс, стало ясно, что все уже всё знают. Стоило Динку и Флипу появиться на пороге, как разговоры моментально стихли.
– Ну и дураки же вы, – сказал Розен.
– Спасибо, – ответил Динк. – Особо приятно слышать от тебя.
– С каких это пор ты заделался верующим? – требовательно спросил Розен. – Зачем устраивать из этого священную войну?
– Это не религиозный обряд, – возразил Динк. – Он голландский.
– Слушай, придурок, ты теперь в Армии Крыс, а не в Голландии.
– Через три месяца меня в Армии Крыс не будет, – ответил Динк. – Но голландцем я останусь до самой смерти.
– Национальность тут ничего не значит, – заметил кто-то из мальчишек.
– Религия тоже, – добавил другой.
– Само собой, религия имеет значение, – возразил Флип. – Иначе нас не вызвали бы к начальству и не объявили бы выговор за вырезанную в блинчике букву «Ф» и засунутый в ботинок смешной стишок.
Динк посмотрел вдоль длинного, загибавшегося вверх коридора. Зака, спавшего в самом конце казармы, от двери даже не было видно.
– Его тут нет, – сказал Розен.
– Кого?
– Зака, – ответил Розен. – Он пришел, сообщил о том, что сделал, а потом ушел.
– Кто-нибудь знает, куда он идет, когда хочет побыть один? – спросил Динк.
– Зачем тебе? – поинтересовался Розен. – Хочешь его поколотить? Я запрещаю.
– Хочу с ним поговорить, – ответил Динк.
– Ах, поговорить… – протянул Розен.
– Поговорить – значит именно поговорить, – сказал Динк.
– Я не желаю с ним разговаривать, – заявил Флип. – Тупая свинья.
– Ему просто хочется уйти из Боевой школы, – объяснил Динк.
– Если бы мы поставили вопрос на голосование, – сказал кто-то, – его бы и секунды тут больше не было. Только место занимает.
– Голосование? – переспросил Флип. – Да уж, очень по-военному.
– Иди, заткни пальцем дырку в дамбе, – бросил мальчик.
– Так вы теперь еще и против голландцев? – спросил Динк.
– Что поделаешь, если они до сих пор верят в Санта-Клауса? – сказал мальчишка-американец.
– В Синтерклааса, – поправил Динк. – Он живет в Испании, а не на Северном полюсе. У него есть друг, который носит его мешок, – Черный Пит.
– Друг? – переспросил мальчик из Южной Африки. – Больше похоже на раба.
– Какое счастье, когда христиане дерутся друг с другом, – вздохнул Розен, – а не режут евреев.
Именно тогда в дискуссию впервые включился Эндер Виггин.
– Разве не это должны предотвращать законы? Чтобы люди не враждовали из-за религии или национальности?
– И тем не менее мы все равно этим занимаемся, – сказал американец.
– Разве мы здесь не для того, чтобы спасти человечество? – спросил Динк. – У людей есть религии и национальности. И обычаи тоже. Почему мы не можем быть просто людьми?
Виггин не ответил.
– Какой нам смысл жить как жукеры? – продолжал Динк. – Они-то точно не празднуют день Синтерклааса.
– Людям свойственно время от времени устраивать резню, – заметил Виггин. – Так что, возможно, пока мы не победим жукеров, нам стоит попытаться быть чуть менее… человечными.
– И возможно, – добавил Динк, – солдаты сражаются за то, что им дорого. А дороги им их семьи, их традиции, их вера и их нация, – все то, что нам не позволено иметь здесь.
– Может, мы сражаемся для того, чтобы вернуться домой и найти там все вышеперечисленное, – заметил Виггин.
– Кто знает, может, никому из нас вообще не придется сражаться, – сказал Флип. – Не похоже, что мы занимаемся чем-то настоящим.
– Могу сказать, что тут настоящее, – улыбнулся Динк. – Вчера я был помощником Синтерклааса.
– Наконец-то признаешься, что ты эльф? – улыбнулся в ответ американец.
– Сколько в Боевой школе ребят из Голландии? – спросил Динк. – Синтерклаас – явно символ культурного меньшинства, верно? Ничто по сравнению с Санта-Клаусом.
Розен слегка пнул Динка по ноге.
– Динк, к чему ты клонишь?
– Но Санта-Клаус – не религиозная фигура. Никто не молится Санта-Клаусу. Он чисто американский.
– И канадский тоже, – возразил другой мальчик.
– У англоговорящих канадцев, – поправил кто-то еще. – Для некоторых он – Папа Ноэль.
– Рождественский дед, – сказал мальчишка-британец.
– Вот видите? Он не христианский символ, а национальный, – подытожил Динк. – Одно дело – подавлять проявления религиозности, но совсем другое – пытаться стереть национальные различия. Во флоте полно людей, преданных своим нациям. Никто не заставляет голландских адмиралов делать вид, будто они не голландцы. Они бы такого не потерпели.
– Нет никаких голландских адмиралов, – заявил британец.
Не то чтобы Динка злили подобного рода идиотские замечания – ему вовсе не хотелось кого-то ударить, не хотелось даже повышать голос. И все же ему бросили серьезный вызов, который нельзя было оставить без ответа. Нужно было сделать что-то такое, что не понравилось бы другим – хотя он понимал, что лишь создаст себе проблемы и ничего в итоге не добьется.