Счастье по Аристотелю - читать онлайн книгу. Автор: Эдит Холл cтр.№ 49

Один из терминов, почти неразрывно связанных в массовом сознании с Аристотелем, – концепция катарсиса. Сострадание и страх, которые испытывает зритель трагедии, дают ему «очищение подобных чувств». Как сын выдающегося практикующего врача Аристотель не раз присутствовал (возможно, и ассистировал) при различных медицинских процедурах, а побывав и пожив в нескольких отличных друг от друга областях Греции, наверняка мог сравнить местные подходы к лечению.

В «Политике» Аристотель говорит о роли музыки – точнее, религиозных песнопений, приносящих эмоционально возбудимым людей «очищение и облегчение, связанное с удовольствием». Из этих строк следует, что у греков действительно имелись особые священные мелодии, своим мощнейшим воздействием помогавшие людям совладать с крайними проявлениями эмоций. Если, упоминая трагический катарсис в «Поэтике», Аристотель отождествляет его мысленно со «священными песнопениями», то и к трагической постановке следует относиться как к средству пробуждения сильных эмоций у вовлеченных зрителей, призванному не только развлекать, но и вырабатывать у публики умение справляться с аналогичными реакциями в обычной жизни.

Между античным театром и медициной прослеживаются довольно заметные связи: трагедии изобилуют медицинскими метафорами, Софокл, по некоторым свидетельствам, ввел в собственном доме культ бога врачевания Асклепия. Святилища Асклепия часто строили вплотную к театрам – например, в Эпидавре, Коринфе и Бутротоне (нынешняя Албания). Если спроецировать описываемый Аристотелем опыт на современность, получится нечто сопоставимое со «слезовыжималками» – так называют фильмы с душещипательными сценами и берущим за душу музыкальным сопровождением, позволяющие всласть поплакать над страданиями экранных персонажей. В Британии обливаться слезами за просмотром подобного фильма в дружеской компании (обычно женской) – практика распространенная, и я готова лично подтвердить, что переживания такого рода обеспечивают эмоциональную разрядку и помогают выплеснуть наболевшее.

«Поэтика» учит нас правильно воспринимать литературу и драматические постановки, смотреть на искусство через призму этических принципов, которые способны ощутимо обогатить жизнь того, кто решил ступить на аристотелевский путь к счастью. Для начинающего писателя это по-прежнему кладезь бесценных советов, особенно касающихся четырехчастной формулы «фабула, характеры, мысли, текст». Самые важные секреты мастерства содержатся в главах 6, 9 и 13, но и в остальных человек творческой профессии найдет для себя немало вдохновляющего. Аристотелевская идея единого, связного действия, на котором в идеальном произведении строится весь сюжет, позволяет избежать многочисленных «лирических отступлений», рассеивающих внимание публики. Некоторые античные драматурги считали, судя по всему, что для единства достаточно сосредоточить действие на приключениях одного героя – Тесея или Геракла, например. Аристотель же понимал, что в таком случае сюжет рискует провиснуть, стать дискретным и бессвязным – и он, безусловно, прав: сколько мы видели биографических картин, где в наборе разрозненных событий с трудом угадывается сюжетная логика, не говоря уже о причинно-следственных взаимосвязях внутри хронологической последовательности сцен.

Посещение театра не единственный вид досуга, о котором рассуждает Аристотель, хотя именно ему, по крайней мере в дошедших до нас трудах, он уделяет больше всего внимания. Однако подробных инструкций, как распорядиться свободным временем для конструктивного самосовершенствования, философ не дает. Здесь нет готовых рецептов. Все мы разные, поэтому продумывать полезное наполнение своего досуга каждый должен сам, но я уверена, что Аристотель постарался бы не упустить в саморазвитии ни одну из сторон жизни. Как свидетельствует Гераклид Критский, на лекции, с которыми выступали в Афинах философы (в том числе и Аристотель), широкая публика в свободное время валила валом. Между тем, учитывая, какое значение Аристотель придает взаимоотношениям с другими людьми как неотъемлемой составляющей счастья, выбирать компанию для совместного досуга следует не менее осознанно, чем само занятие. Нарисованная им модель общества, в основе которого лежит круговорот добрых дел и гражданское согласие, автоматически подразумевает заведомо конструктивные виды досуга, такие как волонтерство, политическая или общественная деятельность. Главная мысль, которую мы должны усвоить: досуг – это не пустяки. Чтобы сделать его полноценным, необходимо не меньше раздумий и сил, чем мы отдаем основной работе. Потому что именно в свободное время мы обретаем себя и свое подлинное счастье.

Размышляя о счастье, нельзя не задаться вопросом о смерти. Независимо от религиозных убеждений, от веры в богов и загробную жизнь мы твердо знаем, что и нам, и нашим близким когда-то предстоит уйти. Физическое существование, данное нам в ощущениях, закончится. Аристотель, считавший умение задуматься о смерти непременным условием деятельного счастья и прекрасной жизни, не пытался приукрасить горькую истину: «А самое страшное – это смерть, ибо это предел». Как же нам по его примеру не просто принимать эту ужасную правду, но и обращать себе на пользу, повышая тем самым вероятность обретения счастья при жизни?

Страх смерти свойственен всем гоминидам. 50 000 лет назад неандертальцы совершали на удивление сложные обряды погребения, бережно укладывая украшенные цветами и разрисованные охрой тела усопших в неглубокие могилы. Секрет бессмертия пытается узнать герой одного из старейших литературных памятников, созданных человечеством, – «Эпоса о Гильгамеше». Раздумья о смерти влекут за собой неразрешимые вопросы о тайнах бытия и невидимых силах, движущих зримым миром, – те самые вопросы, которые впервые возникают у нас еще в детстве. Зачем я здесь? Откуда взялся? Кто или что управляет Вселенной? Существуют ли боги? Следят ли они за мной и моими поступками? Должен ли я им поклоняться? Что со мной будет, когда я умру? Позволительно ли человеку покончить с собой? Есть ли способ по-прежнему общаться с теми, кого я люблю, когда они умрут?

Эти вопросы то обостряются, то теряют остроту, отступая перед повседневными делами и заботами. Пока мы ставим себе жизненные цели, распознаем и реализуем свой потенциал, усердно трудимся, заводим друзей и влюбляемся, рожаем и воспитываем детей, принимаем важные решения, наслаждаемся отдыхом, экзистенциальные вопросы отходят на второй план и как будто не напоминают о себе. А потом, зачастую без всяких предпосылок, встают перед нами во весь рост – в виде травмы, увечья, страшного диагноза, неизлечимой болезни, депрессии, попыток самоубийства у нас или наших близких. От них не получается отмахнуться, когда ребенок или другие ваши подопечные требуют ответов и утешения в минуту скорби и страданий. У человека, пережившего несчастный случай или побывавшего на пороге смерти, полученная психологическая травма может спровоцировать желание разобраться в вопросах жизни, смерти и веры. Именно это произошло с персонажем Джеффа Бриджеса в фильме Питера Уира «Бесстрашный» (Fearless, 1993): уцелев в авиакатастрофе, он начинает переосмысливать все, что прежде считал само собой разумеющимся.

Даже если в силу религиозных или духовных убеждений вы верите в вероятность загробной жизни, большая часть из того, что Аристотель говорил о смерти и ее преддверии, пригодится вам и вашим близким еще на этом свете. Немало рассуждал о роли смерти и учитель Аристотеля Платон, хотя и считал ее лишь сменой внешней, телесной оболочки. Согласно концепции Платона, человеческая душа бессмертна и постоянно перерождается в физическом мире. Другой же обозначенный Платоном план действительности, неизменный потусторонний мир идей, куда раз за разом возвращается душа, ранние христиане отождествляли с Богом как Творцом. Аристотель знал, что многие из его читателей верят в загробную жизнь. Намеки на то, что его этика вполне способна сочетаться с верой в бессмертие души, мы находим в диалоге, призванном утешить скорбящих о героической гибели киприота по имени Евдем, не принадлежавших к философским кругам. Но сам Аристотель, как большинство сегодняшних атеистов и агностиков, безусловно считал смерть окончательной и бесповоротной. Бессмертия можно желать, говорит он в «Никомаховой этике», но сознательно выбрать его человеку не дано.