Магическая Прага - читать онлайн книгу. Автор: Анжело Мария Рипеллино cтр.№ 37

Мы можем изучать по произведениям пражских писателей двойственное освещение Праги, ее непрерывное сверкание в тумане, ее фосфоресцирование. “Стеклянным оскалом / блестят фонари над мостом”, – говорит в стихотворении “Возвращение” (“Návrat”, 1921) ^[465] Иржи Волькер, а Кафка в “Описании одной битвы”: “Влтава и кварталы на том берегу были погружены в ту же тьму. Некоторые лучи там пылали и сияли, словно бдящие очи” ^[466]. Сколько агонизирующих газовых фонарей горело, вспыхивая попеременно, в “Prager Gespensterroman” (нем. “пражский роман-призрак”) “Хождение Северина во мрак” (“Severins Gang in die Finsternis”, 1914) Паула Леппина: “Гроза разбивала надвое позвякивающее стекло фонарей”; “Перед костелом Крестоносцев зажегся ранний фонарь и наполнил воздух стеклянными тонами”; “Электрические фонари уже сияли, подвешенные, словно луны на деревьях” ^[467]. В романе Леппина не только в Праге, но и в небе есть фонари: “звезды поздним летом горели как красные фонари” ^[468].

Герой романа, Северин, тоже принадлежит к семейству ночных пешеходов – пораженный, он блуждает по таинственному, потустороннему городу, сверкающему мерцающими газовыми фонарями (нем. “Gaslaternen”). “Стемнело, и Прага с ее печальными огнями лежала у его ног”. “Под ним в долине простирался город. То тут, то там сверкали огни, словно глаза сонных зверей вдали” ^[469]. Северину двадцать три года, он бросил учебу, утром работает в конторе, где его тело пронизывают холод и тоска. Он возвращается домой после обеда и падает без сил на кровать, чтобы проспать до вечера. Но вечером, как только зажгут фонари, он выходит на улицу и бродит, словно в китайском театре теней, меж чахлых и мигающих подобий фонарей, на которые можно повесить бирку “absonderlich” (нем. “странный”) – “сделано в Праге”. Побледневший, взбудораженный, встревоженный, подобно уносимой ветром лани, он перемещается из одного заведения в другое, из какого-нибудь “Nachtkaffee” в какой-нибудь кабачок, не находя покоя.

В хрупком сюжете романа чувствуется болезненная усталость, надлом, доводящая до слез неизбывная “Zärtlichkeit” (нем. “нежность”). Трудно не уловить связь между лихорадочным блужданием героя Леппина по ошеломившему его городу и мимолетностью его любовных увлечений; между боязливостью и неуемным любопытством, с которыми он, подобно лани, пускается в свои изнурительные ночные прогулки по “лабиринту”, и той неустойчивой чувственностью, что бросает его от одной женщины к другой в моменты пылкого опьянения. А затем неизбежно наступает депрессия, от которой нет спасения.

Леппин, “певец той, печально угасавшей, старушки Праги”, как писал Макс Брод, был “поэтом вечного разочарования” ^[470]. Его “пешеход” – лишь скромная тень в съежившемся городе, подобном личинке ночного мотылька, словно сотканном из ночных чудес и сияния фонарей, страшащемся дневного света. Потому что, говоря словами Карела Гинека Махи, “свеча боится солнца словно вора” ^[471].

В своем странствии по лабиринту мира путник Коменского встречает чудаковатых астрономов и астрологов, которые, изучив соединения и противостояния небесных тел, изобретают предсказания и гороскопы. Всевед ведет его к террасе, откуда астрономы приставляют лестницы к небесному своду, чтобы дотянуться до звезд и измерить их траектории с помошью линеек, тросов, гирь и циркулей. Путник получает удовольствие от этой игры, но быстро замечает, что звезды ведут себя иначе, чем хотели бы астрономы. Именно поэтому последние жалуются на небесные аномалии ^[472].

Предсказательная астрология – непременный атрибут сути Праги, особенно Праги Рудольфа II. В воспоминаниях, относящихся именно к периоду с конца xvi по начало xvii века, Микулаш Дачицкий из Хеслова несколько раз упоминает о возникавших в небе падающих звездах, хвостатых призраках, летающих драконах и мерцающих огнях ^[473].

Эпоха Рудольфа II кишела, метеорологами, астрологами и “гадателями по облакам” ^[474], которые, вынюхивая будущее, подобно охотничьим псам, узнавали по звездам знамения грядущих бедствий. Так, явление в небе непонятных и наводящих меланхолию огненных знамений предвещает эпидемии, предательство, финансовый крах, поражение в бою и любовную измену. Прага предложила убежище Тихо Браге и Кеплеру.

Я никогда не позволю хиромантке, что выпячивает грудь, качает головой и пронзает меня недобрым взглядом из стеклянной витрины в районе Пигаль, предсказать мне будущее по восковым куклам. Но придворные Рудольфа II поголовно жаждали знать свою “родословную”, которую астрологи начиняли явными небылицами, да и сам император жаждал, чтобы ему растолковали значения огненных испарений, что наблюдались в воздухе, угрожающе нависая над городом, подобно стрелкам Пауля Клее ^[475].

В драме Иржи Карасека из Львовиц ^[476]“Король Рудольф” (1916) любовница монарха Гелхосса описывает его так: “мечтатель, удел которого – сплошной обман чувств, – мечтатель, с которым беседуют – лишь звезды и далекие голоса” ^[477]. А Имре Мадач в восьмой сцене “Человеческой трагедии” воображает, как Рудольф, пробудившись от дурного сна, просит Кеплера, изображенного в книге как одна из многочисленных реинкарнаций Адама, составить ему гороскоп. Адам-Кеплер, с помощью своего слуги Люцифера, тоже осваивает тщеславное ремесло предсказателя, чтобы удовлетворить жажду к деньгам своей фривольной жены Евы-Барбары, изменявшей ему с придворными.