Магическая Прага - читать онлайн книгу. Автор: Анжело Мария Рипеллино cтр.№ 137

Но Великим магом поколения “Деветсила” был Эдисон, мастер чудес с электричеством: его имя встречается в стихах Сейферта, Незвала, Библа. В ярком стихотворении Незвала “Эдисон” (1928) мотивы из биографии изобретателя Менло Парка, образца бодрости духа и жизнелюбия, переплетаются с печальной и сырой панорамой ночной Праги, с болезненными тенями, стежками пьяных лучей света, скользящих по набережной и мостам, а затем падающих во Влтаву, в наш гудрон, в нашу Лету, вместилище слез, нездоровый источник меланхолии. И удивительно, что и здесь тоже, в четвертой песне, есть отсылка к Аполлинеру, сюда просачивается воспоминание о “Вечном жиде, который скитается в поисках родины”.

Как говорил Иван Голль, кафе в 20-е годы были “Geistzentrale der Welt” ^[1531] (“центром мироздания”). История чешского авангарда связана с различными кофейнями в Праге (“Унионка”, “Деминка”, “Тумовка”, “Главовка”, “Бельведерка”), но в основном с “Националем” и “Славией” ^[1532]. Потертые стулья Тонета, хромые диваны с черной клеенчатой растрескавшейся обивкой, столики с мраморными столешницами, полки с газетами на стенах – легендарные атрибуты бесконечных посиделок и оживленных дискуссий. Весна 1923 г.: в кафе, кабаках, ночных задымленных норах, во время ночных прогулок поэты, художники, актеры, сотрудники “Деветсила” создают “поэзию для всех чувств”, поэтизм. “Атмосфера чуда, которую повезет пережить только раз в жизни” ^[1533]. Первый манифест поэтистов – “Poetismus” под авторством Карела Тейге – вышел в 1924 г., и в том же году был опубликован сборник Незвала “Пантомима”, в котором были представлены различные жанры (циклы маленьких стихотворений, “Удивительный кудесник”, либретто пантомимы, балет, “фотогеническая поэма”, эссе о поэтическом мастерстве, каллиграммы и запутанные игры слов), являвший собой отличный пример той новой тенденции в литературе ^[1534].

Карнавальные педанты, цирковые наездники на акробатических канатах, пиротехники со сверкающими фейерверками, поэтисты продвигали искусство прыжка и бурлящего веселья, искусство, построенное на клоунаде, эксцентричности, которое своей постоянной сменой аналогий и перевоплощений отражало бы бешеный ритм и невероятную скорость, “нервозное состояние двадцатого века” ^[1535]. Каждый поэтист становится учеником Чаплина и братьев Фрателлини, скоморохом (шутом, акробатом), искусно жонглирующим метафорами, профессионалом жанра гэг и словесных перепалок. Множество подобных образов таится в глубинах поэзии Незвала, подобно животным или различным предметам в карманах и в специальных отворотах в одежде фокусника, которую Гарольд Ллойд по ошибке надевает в фильме “Безумие кино” ^[1536]. И им совершенно не важно, маскировочные ли наряды, безграничная любовь к шутовским переворачиваниям, цвета пудры и муки или свобода импровизаций сближают поэзию Сейферта, Незвала, Библа с косметикой, с розовыми миндальными печеньями, со светящимися лампочками: задача – разбить фетиши, сломать традицию и спесивость прежнего искусства, создав бесшабашное контрискусство, пусть и зараженное китчем.

Карел Тейге, неутомимый Барнум приспешников “Деветсила” и главный зачинщик, в своем манифесте, громогласном, как все манифесты всех “измов”, говорит о “лирико-пластичной эмоции перед спектаклем современного мира”, “страсти к современности”, “умноженной, полной оптимизма, вере в то, что жизнь прекрасна” ^[1537]. Созданное им течение, этот поток веселья, получает название “поэтизм”, потому что поэзия имеет превосходство над всеми другими искусствами, включая те, что окружают поэзию: кино, авиацию, радио, спорт, мюзик-холлы, цирк, танец. “Парусники тоже современная поэзия, инструменты радости” ^[1538].

Поэтизм не ограничивается рамками искусства, он должен воздействовать на человеческое существование в целом, став modus vivendi (“стиль жизни”), “превратить жизнь в поток веселья: эксцентричный карнавал, буффонаду чувств и понятий, пьяную киноленту, калейдоскоп чудес” ^[1539]. Поэтизм – “современный эпикуреизм”, как Тейге поясняет в своем “руководстве” ^[1540], это “далекое от претенциозности, спокойное побуждение ко всеобщему счастью и безмятежности”, “стимул к жизни”, который “рассеивает печаль, тяготы и плохое настроение” ^[1541]. Поэзия становится формой терапии и успокоения: смелыми метафорами и словесным каламбуром среди людей разжигать огонь счастья. Игривая поэзия и хорошее самочувствие воспринимаются как синонимы. Подобное суждение высказывал и Евреинов, когда говорил о функции врачевателей у театральных актеров. Благодаря раскрытию “всех прелестей жизни” ^[1542], своему танцевальному характеру, созданию средств для бесшабашной радости и высмеиванию мрачных книг прошлого, поэтизм можно было бы назвать видом лишенного мистицизма хасидизма чешской литературы.

Это запрограммированное веселье скрывает за собой опьянение, тревожное волнение поколения, выросшего в эпоху ужасов и кошмарных убийств, в эпоху, начатую (если воспользоваться словами госпожи Мюллеровой из “Швейка”), когда “у нас убили Фердинанда”, и закончившуюся эпидемией испанки. Выбравшись из обломков Какании, поэтисты – чешский вариант дадаистов – начинают революцию веселья против невероятной дурости высоких чинов, властей и чопорности генераторов смерти. Но в то же время они, вслед за советскими конструктивистами, претендуют на роль строителей новой жизни, стараются сформировать поствоенное общество, создать не просто современное искусство, но и необычное мироустройство: и здесь вступает в свои права Великая Иллюзия, коммунизм, который был их кредо, хотя, слава богу, ни его слоганы, ни вынужденная атрибутика не испортили их поэзию. Что касается конструктивистских идей, если они и подходили Тейге, архитектору, который назвал свою книгу “Конструкция и поэзия” (1927), то они не вписывались в легкие ариетты и нежнейший шелк мадригалов, в поэзию мимолетности, которую создавали Незвал, Сейферт, Библ, в свободный поток их ярких бессмысленных метафор и необузданных сравнений, кровных врагов, сухих, как деревянная скамья, московских конструктивистов. Как сочетать аскетизм конструктивистов с неуемным воображением Незвала, с богатством его “фантастического кабаре”? ^[1543].