Магическая Прага - читать онлайн книгу. Автор: Анжело Мария Рипеллино cтр.№ 109

На восходе статуи, вернувшиеся на свои постаменты, вновь приступают к своим речам и проповедям, акробатическим номерам и полетам в потусторонний мир, а прохожие с огромными тюками бредут по этому речному коридору, рассеянные, хмурые, не обращающие никакого внимания на это литологическое кабаре. Сквозь облака пробивается луч солнца, и пока чайки набирают высоту, чтобы потом ринуться вниз головой, солнце, как писал Голан, “просачивается меж зубов статуй” ^[1210]. Рыбаки, местные “тихие психи”, в своих речных челноках забрасывают удочки в воду ^[1211]. “Там, на реке, – пишет Кафка в своих дневниках, – плавали лодки, рыбаки уже забросили удочки, день был пасмурный. На набережной молодые люди облокачивались о парапет, скрестив ноги” ^[1212]. Берега будут кишеть этими пражскими зеваками и бездельниками, которые только и делают, что что-то рассматривают, этими обездвиженными пилигримами, которые чего-то ждут. Вверх и вниз по бульвару будет прохаживаться странный тип в старомодном цилиндре и продавать свои книжонки, выкрикивая: “Захватывающие истории! Захватывающие истории! Турок с моста. Экстаз святой Лютгарды”.

Магическая Прага: сборище и склад хлама и реликвий, старых орудий, груда отбросов, блошиный рынок, ярмарка всякого барахла и рухляди. Не случайно начиная еще с xvii века блошиный рынок кишел в самом центре чешской столицы, посреди Старого города, за стенами гетто. Со своих лотков наперебой кричали лавочники, скупщики золота, предлагая прохожим обувь, золотые и серебряные монеты, часы, шляпы, кинжалы, попугаев, клетки с канарейками, домашнюю утварь, старинные Библии, инкунаболы, книги, шубы и длинные халаты. Здесь в xvii веке сбывал свои картинки за один дукат художник Норберт Грунд ^[1213]. Торговцы продавали блины, свинину, горох со свиными шкварками, доставая свои дешевые лакомства половником из котлов на колесиках. Толпа любопытствующих зевак бродила по улочкам и небольшим площадям, перегороженным обшарпанными деревянными бараками. В эту давку затесались бродяги, попрошайки и нищие.

Хотя от этой магии старого блошиного рынка мало что осталось, в сущности, для Праги осталось характерным постоянное кишение. До сих пор, как пишет Грабал, на месте былого рынка “у продавщиц лент от носа разлетаются цветастые ленты, когда их отмеряют с помощью локтя, у зеленщиц каждый день на верхушке шляпы вырастает зонтик… у цветочниц в карманах, как у кенгуру, тюльпаны всех возможных цветов… попугайчики бьются в клетках, словно поэтические метафоры”, а старушки “с лицом, испещренным всеми знаками зодиака, с двумя кусочками кожи сервала вместо глаз… выставляют несусветную дребедень: одна продает зеленые розы из перьев, шпагу адмирала, клавиши для аккордеона, другая предлагает военные шорты, полотняные ведра и чучело обезьяны”. До сих пор “здесь воняет новорожденными, отсыревшими соломенными тюфяками, уксусом и коноплей” ^[1214].

В начале века блошиный рынок пышно расцветал, в основном на Рождество. На Староместской площади за одну ночь вырастал целый город дрожащих на ветру временных бараков. Желтоватому свету газовых фонарей вторил мерцающий отблеск свечей в стеклянных шарах и масляных лампах ^[1215]. В этом сказочном месте мне встречались мошенники с картузианскими дьяволами ^[1216], прорицатели с попугаями, которые из клюва извлекали предсказания судьбы, далматинцы с корзинами, заполненными зеркалами, безопасными бритвами, презервативами. “Мороженое, мороженое, фруктовое мороженое!” – кричали мороженщики. Повсюду слышались странные выкрики: “Инжир, американский инжир!” “Подтяжки прекрасной пани Манды! (Kšandy paní Mandy!)”. Как писал Пауль Леппин, “среди пряничных всадников, желтых труб и детских барабанов толпился народ, в этой давке девушки по двое пробивали себе дорогу. Огоньки колыхались на ветру, дрожали над выставленными сладостями и высвечивали красные тюрбаны продавцов рахат-лукума” ^[1217].

В тирах, заполненных ленивыми женщинами, прикорнувшими у окна, словно собачки, стреляли по гипсовым трубкам. Кашпарек зачитывал свои фарсы в передвижных лавках кукловодов ^[1218]. Сказители хвастались новыми любовными и криминальными историями, указкой показывая сцены, изображенные на натертом воском экране. Еще больше усиливая живописную неразбериху, повсюду располагались механические театры со сценками из жизни шахтеров, театральные задники, музеи, кабинеты с восковыми фигурами, с восковой говорящей головой, обезглавленной дамой, морской нимфой, чем-то средним между набитой соломой обезьяной и плешивой козой ^[1219].

Болгарин Дуко Петкович продавал турецкую колбасу и турецкий мед, твердый, как камень, и хрустящий рахат-лукум, усеянный горьким миндалем: он отрезал его от большого куска маленькой секирой, или гильотиной, как вспоминает Киш ^[1220]. На этих ярмарочных гуляньях в Праге каких только не было лакомств: и мятные лепешки, и сиенский кулич панфорте, “сладкое полено”, “хлеб святого Яна”, pendrek (лакричные конфеты, по-немецки Bärendreck – “медвежий помет”), curkandl (засахаренные леденцы), mejdličko (коврижка), разноцветные призмы с мыльным привкусом, безе, разноцветные драже, пряники, крендели, миндаль, щербет, полосатые леденцы, špalik (кусочек сахара цилиндрической формы, украшенный цветком), засахаренный аир и еще бесконечное количество сластей разного рода, вкусностей и бланманже. Рядом со всем этим расположились фигурки черных трубочистов, которые появлялись в витринах со святым Николаем, рядом с орехами в золотой глазури: трубочисты из сморщенного чернослива в белых бумажных беретах и лестницей за спиной рядами выстроились на длинных полках ^[1221].