Елизавета Петровна - читать онлайн книгу. Автор: Константин Писаренко cтр.№ 78

Тем временем в Зимнем дворце по высочайшей воле интерьеры флигелей претерпевали радикальные изменения: одни комнаты расширялись, другие, наоборот, сужались. Если на южной стороне дворца реконструкцию затеяли, чтобы втиснуть в имевшееся пространство личные покои государыни, великого князя, великой княгини и А. Е Разумовского, то на северной парадные залы преображались в угоду эстетическим вкусам Елизаветы Петровны .

Искусствоведы почему-то уверены, что императрица лишь высказывала абстрактные пожелания, а затем либо одобряла, либо отвергала конкретные растреллиевские идеи по воплощению ее капризов в жизнь — иными словами, ничего не смыслила в архитектуре и строительном деле. Однако это не так. К примеру, когда с 25 декабря 1744 года по 23 января 1745-го Елизавета Петровна находилась в Хотиловском Яме, где выхаживала заболевшего оспой Петра Федоровича, позвали каменщика Андреаса Кинеля, умевшего быстро сложить печь, чтобы больной царский племянник и свита не мерзли в крещенские морозы на бедной почтовой станции. Печник продемонстрировал эффективность своего метода в присутствии императрицы, которая запомнила его действия и по прошествии восьми с половиной лет рассказала о них команде А. Р. Давыдова, собранной для скорейшего восстановления сгоревшего в Москве 1 ноября 1753 года Головинского дворца .

Неплохо разбиралась государыня и в архитектурной графике — Растрелли подносил ей на апробацию помимо картинок или моделей чертежи с подробной разметкой расположения помещений на этажах нового здания. Еще пример — ордер генерал-прокурора Н. Ю. Трубецкого от 7 августа 1758 года: «Ея Императорскому Величеству известно, что в городе Ростове около монастыря, в котором преопочивают мощи святителя Димитрия Ростовского чюдотворца, делается вновь каменная ограда с немалым монастырю утеснением. И для того немедленно из Сената послать и велеть ту ограду строением теперь остановить и, отправя туда немедленно ж нарочного из архитектурского искуства надежного человека, и велеть всему тому монастырю с принадлежащею ко оному сетуациею снять обстоятелно окуратной план и оной, получа в Сенат, поднести Ея Императорскому Величеству». Как видим, императрица читать чертежи умела .

Кто не слышал о гениальном Василии Ивановиче Баженове, питомце Академии художеств, авторе великолепного Царицынского ансамбля, уникального дома Пашкова и грандиозного проекта реконструкции Кремля, фактически подразумевавшего его уничтожение! Но был еще Семен Антонович Баженов, скромный чиновник Вотчинной канцелярии, самостоятельно изучивший архитектурное ремесло, вследствие чего глава учреждения Гавриил Замятнин в 1749 году доверил ему надзирать за строительством дворца в Ропше. Растрелли или кто другой из мэтров архитектуры в усадьбу практически не заглядывали, а посему обязанности архитектора автоматически легли на плечи самоучки. 7 августа 1752 года он имел честь лицезреть государыню и даже ознакомить ее с новыми замыслами, поднеся на высочайшее утверждение чертежи «тамошним строениям». Елизавета Петровна листы просмотрела, всё одобрила, потом переговорила о молодом человеке с Замятиным и поручила, «о достоинстве ево собрав от архитекторов атестаты, представить к произведению» в Сенат.

Увы, как водится, в профессиональной среде самородков не любят. Замятину потребовалось более трех лет, чтобы получить четыре характеристики на Баженова — от Б. Ф. Растрелли, С. И. Чевакинского, А. Ф. Виста и X. Л. Кнобеля. Без ссылки на царскую рекомендацию Гавриил Григорьевич вряд ли достиг бы цели. Впрочем, и Сенат раскачивался почти год. Звания помощника архитектора в ранге армии подпоручика Семен Баженов удостоился только 3 октября 1756 года .

С другим талантливым художником, Александром Филипповичем Кокориновым, также попавшим в поле зрения императрицы, приключилась неприятность посерьезнее. Пятнадцатилетний подросток из Тобольска весной 1742 года приехал в Москву вместе с семьей архитектора Ивана Яковлевича Бланка, сосланного в Сибирь за близость с Петром Еропкиным, «конфидентом» кабинет-министра Волынского. Мастер подметил увлеченность юного Александра «музыкой в камне» и, отправляясь в обратный путь, убедил его родителей отпустить паренька с собой. В Москве Бланка сразу же назначили архитектором при главной полиции с правом иметь учеников, и Кокоринов в сентябре подал в Сенат прошение о зачислении на учебу к Ивану Яковлевичу.

Челобитчика тут же проэкзаменовали лучшие специалисты — Михаил Земцов, Иван Коробов, Иван Мичурин. Результаты комиссию удивили: арифметикой, геометрией, пятью архитектурными ордерами соискатель владел «нарочито». Кроме того, мэтры констатировали, что «оной как планы, так и фасады уже копирует, також и ко снятию планов тщание имеет». Все трое экзаменаторов признали Кокоринова способным к «архитектурной науке» и заслуживающим повышенного ученического жалованья — «по пяти рублев на месяц», Сенат же их энтузиазм охладил, зачислив отрока 11 декабря 1742 года в команду Бланка с трехрублевым окладом.

Два года одаренный россиянин ходил у сына обрусевшего немца не просто в учениках, а в любимчиках, будучи единственным, кого учитель освободил от повседневной полицейской рутины ради «обучения архитектурной науке». По смерти наставника в феврале 1745 года команду Бланка шесть месяцев опекал его помощник Василий Саввич Обухов, пока 14 августа три московских архитектора (Коробов, Мичурин, А. П. Евлашев) не предложили Сенату двух кандидатов в преемники Бланка: гезеля князя Д. В. Ухтомского, лучшего ученика Мичурина и Коробова, и самого Обухова, «за архитектора» с 1744 года. В Москве архитекторы с гезелями и учениками работали помимо полиции еще при синодальной конторе (во главе с Мичуриным), сенатской конторе и губернской канцелярии (во главе с Коробовым), а также при отделении Гоф-интендантской конторы (во главе с Евлашевым). Сенат назначил полицейским архитектором Ухтомского, переведя старшего по чину Обухова к Коробову. Вместе с ним пожелали уйти и два ученика Бланка, Александр Кокоринов и Петр Никитин (племянник гофмалера Ивана Никитина). Коробов не возражал, сенатская контора тоже, а вот Ухтомского, видно, демарш задел за живое. В итоге в сентябре к Коробову перевелся один Кокоринов, а Никитин остался у князя и со временем стал его первым помощником.

Неприязнь, возникшая между Ухтомским и Кокориновым, с годами переросла во вражду, серьезно повлиявшую на развитие русской архитектурной школы. 7 августа 1747 года Иван Кузьмич Коробов скончался, и руководство его командой принял Обухов. 26 сентября 1748 года Василий Саввич выдвинул двух учеников — Кокоринова и Карла Бланка, сына Ивана Яковлевича, на присвоение ранга гезеля. Их квалификацию подтвердили архитекторы Яков Шумахер и Алексей Евлашев. Но 7 октября Ухтомский объявил своих учеников С. В. Ухтомского и П. Р. Никитина более достойными чина гезеля.

Обухов, естественно, возразил. Между ними вспыхнул нешуточный конфликт, достигший апогея, когда Ухтомский начал лоббировать идею слияния двух команд — губернской и полицейской — разумеется, под собственным управлением. Учитывая прецедент (в 1747 году Ухтомскому подчинили синодальную команду), шансы на победу пожилого Обухова выглядели призрачными, а потому Карл Бланк обратился за протекцией к Алексею Петровичу Евлашеву, по статусу равному Ухтомскому. Выше Евлашева стоял сам обер-архитектор Растрелли. 11 мая 1749 года итальянец проэкзаменовал Бланка и одобрил намерение Евлашева забрать ученика к себе. Ухтомский, прознав о том, 17 мая устроил аналогичный смотр Петру Никитину, которым Растрелли также остался доволен. 19 июня уже из Санкт-Петербурга он адресовал Сенату собственное ходатайство о Бланке и Никитине. А Кокоринов, гордо промолчавший, угодил-таки в западню. 31 августа сенаторы произвели в гезели всех четырех претендентов и… объединили обе команды, назначив шефом Ухтомского.