Елизавета Петровна - читать онлайн книгу. Автор: Константин Писаренко cтр.№ 49

Однако время для публикации «Истории Российской» было упущено. Кстати, Нартов переводчика в Астрахань так и не послал, наверняка к немалому недоумению Василия Никитича. Недоумение губернатора вскоре возросло, ибо некоторые его приятели вдруг настоятельно порекомендовали ему подкорректировать стиль первой части «гистории». Татищев вчерне написал ее, как и две другие части, в Санкт-Петербурге в течение 1739–1741 годов, умышленно используя «древнее наречие», язык летописей, чтобы дать читателю возможность почувствовать дух русского Средневековья. К тому же «История Российская» сочинялась в форме обширного летописного свода, вобравшего в себя и общую, и уникальную информацию всех сохранившихся русских летописей, летописцев, повестей, житий, а также мемуаров посетивших Русь иноземцев. Сравнивая разные источники, историк выстраивал единый хронологический ряд. В Астрахани пришла пора редактирования: изъятия повторов, снятия противоречий, добавления логически недостающих эпизодов. К весне 1743 года Василий Никитич завершил шлифовку тома, посвященного периоду Киевской Руси (от 808 до 1238 года), снабдил его «предъизвесчением» (предисловием) о более раннем прошлом славянских племен по сведениям из римских, византийских, арабских хроник и, похоже, очень надеялся на издание книги либо в 1743-м, либо в 1744 году.

И, на тебе, из-за неких «слепых феологов предкновений» пришлось готовый текст перекладывать на «настоясчее наречие». Что же случилось? Кому понадобилось под благовидным предлогом тормозить, если не срывать оригинальный проект? Правда, Татищев — не единственный, кого тогда «обидели». Миллер столкнулся с неменьшими неприятностями. 16 марта 1744 года на заседании Конференции профессор инициировал учреждение при Академии наук Исторического департамента. Но замечательная идея по какой-то причине не нашла понимания наверху, о чем Шумахер уведомил членов Конференции 6 апреля. Странно, что до сих пор считается, будто советник действовал в пику Миллеру по собственной инициативе, хотя он не скрывал, что озвучивает официальную — сенатскую — точку зрения. В том же году произошел еще один казус. В январе Василий Тредиаковский закончил перевод на русский язык для великого князя Петра Федоровича «Апофегматы» (сборника изречений) Иоганна Ниренберга, после чего погрузился в тринадцатитомную «Древнюю историю» Шарля Роллена, перевести которую еще в 1738 году велел И. А. Корф, активный сторонник популяризации истории. За разными заботами дело не шибко двигалось вперед, и вдруг в 1744 году процесс набрал завидные темпы: уже 22 марта 1745-го академическая канцелярия запросила у сенаторов санкцию на сдачу в печать сразу трех томов.

Кто же на рубеже 1743–1744 годов был вправе помешать академической типографии растиражировать сочинение историка, почитаемого Шумахером, отклонить важную структурную реформу в рамках Академии наук, а ее секретаря, перегруженного делопроизводственной рутиной, усадить за энергичный переводческий труд? Реально — только императрица, заметим, имевшая в личной библиотеке оба многотомника Шарля Роллена — и по древней, и по римской истории. А вот зачем дочери Петра это понадобилось, попробуем установить. Елизавете предстояло назвать имя автора, который напишет полную русскую историю. То, какой она ей виделась, подсказывает Тредиаковский: по форме изложения — как у Шарля Роллена. Что касается автора, то, судя по всему, сама государыня больше симпатизировала Миллеру, стремившемуся к максимальной объективности, принципиально отвергавшему какую-либо зависимость историка от чего-либо и кого-либо, в том числе от монарха, вероисповедания и общественного мнения. Однако патриотическому окружению царицы импонировал Татищев, русский, сподвижник Петра, с почти законченной рукописью «Истории Российской» на руках. И ничего, что на «древнем наречии». Осовременит, если потребуется.

Данное столкновение пристрастий породило компромисс: императрица уступила в вопросе о департаменте, Василий Никитич взялся за «переложение». Тайный советник очень спешил. Должность губернатора, возраст и связанные с ним болезни не помешали к июлю 1745 года усовершенствовать «близ половины» первой части . А потом… сановник угодил в опалу, причем весьма необычную. За калмыцкий кризис, случившийся по вине Татищева (подробности ниже), Елизавета Петровна 16 сентября 1745 года отправила его в отставку, а через девять дней предписала «жить… до указу в деревнях ево, а в Санкт-Питербурх не ездить». Конечно, сей мерой в первую очередь укрепляли пошатнувшееся доверие калмыков к российской власти и заглаживали обиду калмыцкого наместника Дондук-даши, которому весьма льстило, что недруг очутился под надзором в деревне. Но, с другой стороны, находившийся вне императорской резиденции, изолированный в деревне Татищев уже не мог претендовать на звание первого русского историографа, ведь в отрыве от важнейших документальных коллекций страны российскую историческую науку не создашь.

Ясно, что шансы Миллера тут же существенно повысились. Профессор, осознав конъюнктуру, не замедлил повторно замолвить слово об Историческом департаменте. 17 ноября 1745 года Татищев, сдав пост И. О. Брылкину, покинул Астрахань. С частыми привалами в деревнях и городах он в середине марта 1746-го добрался до Москвы, где и услышал о запрете на въезд в Санкт-Петербург. Отослав дочь в столицу хлопотать об отмене ссылки, Василий Никитич около месяца прожил в Белокаменной. Увы, государыня не смилостивилась, и 18 апреля тайный советник в сопровождении двух унтер-офицеров выехал в село Болдино под Дмитровом. А летом того же года Миллер подал на имя Кирилла Григорьевича Разумовского дубликат докладной 1744 года с детальным обоснованием необходимости учреждения при академии «департамента российской истории» во главе с ним самим в чине историографа. Любопытно, что автор считал задачей историографа не «сочинение всероссийской истории», а только выявление, описание и заботу о сохранении всех архивных фондов империи — государственных, городских, монастырских, даже приватных и лишь в качестве дополнения составление историй регионов, в частности Сибири. Относительно же описания прошлого России в целом профессор подчеркивал, что к тому «люди…. определятся» особо.

О чем свидетельствует сей пассаж? О том, что опала Татищева ему в общественном мнении не навредила. Миллер, как и два года назад, предлагал компромисс: пусть будет два историографа; один — директор российских архивов, другой (Татищев) — сочинитель «всероссийской истории», над которой вполне можно работать и в деревенском уединении. Несомненно, Миллер и в 1744 году, и в 1746-м надеялся превратить патриотическую партию из противника в союзника. Но Разумовский, невзирая ни на что, 7 августа 1746 года ответил отрицательно: «Оный… проект веема хорош, токмо в разеуждении сибирской истории, которая на него… положена… в действо производить невозможно, дабы вдруг двух дел… на одного человека не положить». Потомки опять же списали сей вердикт на козни Шумахера. Но если не торопиться с выводами, то не обнаружится ли, что и Разумовский, и Сенат в 1744 году озвучивали мнение не господина Шумахера, а более высокого лица?

Кирилл Григорьевич, младший брат А. Г. Разумовского, совсем еще юнец (родился в 1728 году), с весны 1743 года по весну 1745-го ради обучения наукам путешествовал по Европе под присмотром адъюнкта Григория Теплова. По возвращении в Россию он был 29 мая 1745 года произведен из камер-юнкеров в камергеры императрицы, а по прошествии чуть менее года, 21 мая 1746-го, удостоен куда более солидного звания — президента Санкт-Петербургской академии наук. Восемнадцатилетнего парня усадили в кресло, прежде занимаемое весьма уважаемыми людьми — лейб-медиком Блюментростом, дипломатами Кейзерлингом и Корфом, кабинет-секретарем Бреверном. Событие уникальное, под стать разве что назначению на ту же должность Е. Р. Дашковой в 1783 году. Тем не менее комментируется оно в исторической литературе без каких-либо эпитетов, как само собой разумеющееся. Мол, по велению времени вместо немца доверили пост русскому. Из поколений постарше достойного не нашлось, да и государыня царствовала капризная…