Юрий Поляков. Последний советский писатель - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Ярикова cтр.№ 123

Развал страны, вместе с миллионами сограждан, Поляков пережил как личную трагедию, потрясенный тем, как легко вместе с отсоединившимися от Союза республиками Россия отпустила исконные земли, обильно политые кровью предков и прирезанные большевиками национальным республикам по самым разным соображениям, иногда чисто социальным: чтобы и у них был свой пролетариат.

«В Конституции СССР остался реликт нашего интернационализма, сохранившийся с того времени, когда страна готовилась к мировой революции, — писал позднее Поляков. — В ней было записано, что каждая республика имеет право на выход, но не на роспуск СССР! Кстати, североамериканские штаты тоже по Конституции якобы имели право на выход, однако им вряд ли доведется этим правом воспользоваться: в 1869 году Верховный суд США в деле «Техас против Уайта» создал прецедент, согласно которому штат не может выйти из федерации в одностороннем порядке. Этим решением Верховный суд намертво приколотил вольные звездочки к полосатому флагу.

У нас же процедура выхода прописана не была. Все было бы иначе, если бы имелся пункт, по которому республика, выходящая из Союза, возвращалась в границы того года, когда она в него влилась. А принадлежность территорий, присоединенных в период пребывания в составе СССР, решалась бы путем плебисцита. Уверяю: из 15 республик большинство бы осталось — на такие территориальные утраты не решились бы даже самые разнационалистические элиты. Ну куда пойдет Литва без Вильнюса, Украина без Донбасса, а Казахстан без Целинограда? Кому нужен такой суверенитет? А народы в основном и не желали развода. Я, конечно, упрощаю… Но с другой стороны, разве Беловежский сговор отличался особой сложностью? Главная сложность заключалась в том, чтобы Ельцин не упал лицом в салат, пока не подпишет на ходу сляпанную бумажку. Почему не прописали порядок выхода из СССР? Почему Горбачев не арестовал людей, не имевших по Конституции страны права распускать Союз? Я думаю, это не только политическое преступление тогдашнего руководства, но и сложнейшая мировая закулисная интрига, растянувшаяся на весь XX век!»

Однако когда Советского Союза не стало, все эти разумные и внятные доводы решительно никакого значения уже не имели. Происшедшее надо было осмыслить и пережить. Причем — в гордом одиночестве. Либералов, как уже говорилось, коробили его насмешки над «гарантом», они ставили Полякову в вину пробивавшуюся сквозь гротеск ностальгию по СССР и нелепую, на их взгляд, заботу о разделенном русском народе. Патриоты же не могли забыть его первых разоблачительных вещей, их как раз коробили его сотрудничество с либеральной «Юностью» и членство в российском ПЕН-клубе.

Впрочем, и у самого Полякова были идейные расхождения с обоими лагерями.

«Я патриотизм воспринимаю как состояние души, — писал он позднее. — А есть люди, которые его воспринимают как повод для создания литературной ватаги, командного объединения. Причем за играми под названием «патриотизм» зачастую стоят какие-то меркантильные интересы. А я в литературные ватаги никогда не входил».

До декабря 1990-го, то есть до VII съезда Союза писателей РСФСР, Юрий был секретарем правления. На съезде снял с себя полномочия председателя Сергей Михалков, вместо него был избран Юрий Бондарев. Общая тональность съезда, что нисколько не удивительно, была остро критической по отношению к происходившему в стране. Бывший член Президентского совета Валентин Распутин констатировал, что «к руководству Россией пришли люди, которые даже не считают нужным скрывать к нам свою неприязнь». Драматически сложились отношения с коллегами по цеху у Виктора Астафьева, который резко разошелся с ними в оценках перестройки и ее последствий и больше уже никогда не участвовал в деятельности писательского союза. По некоторым сведениям, именно в это время Астафьев удостоился благосклонного внимания неких членов Нобелевского комитета, суливших живому классику золотые горы в обмен на политическую лояльность к ельцинскому режиму — а именно саму премию.

В новое правление СП РСФСР Поляков не вошел. Так оформились внутренние политические разногласия писателей патриотического направления. При этом в опубликованном тогда интервью, которое взял у него Павел Гусев, Поляков подчеркивал, что относит себя к так называемым русофилам: «Живя в России, говоря по-русски, воспитываясь на русской культуре, не быть русофилом так же странно, как живя, скажем, на Мальвинских островах, быть им. Хотя, конечно, случается всякое. Но я твердо убежден в одном: нельзя из своего русофильства (как и любого другого «фильства») делать профессию. Человек, извлекающий выгоду из любви к своему племени, мне так же несимпатичен, как человек, сдающий сперму за деньги. И будучи «филом» в отношении к своему народу, совершенно необязательно быть «фобом» в отношении к другим». В этих словах мы снова слышим отзвуки не выплеснувшегося наружу конфликта в писательском союзе.

В том интервью Поляков сказал: «Каждый сам выбирает судьбу: желание жить на родине или «охота к перемене мест» — это не есть достоинство или недостаток, это просто особенность того или иного человека. Слава богу, что уезжающих теперь перестали считать предателями, дело за малым — перестать считать дураками остающихся…» Удивительно актуальное высказывание для ближайших двадцати с лишним лет. И еще о главном: «Если бы у нас был социализм, например, в шведском варианте, я бы выбрал социализм, но поскольку у нас его нет, а ученые никак не договорятся, какое общество у нас все-таки построено, я бы предпочел просто разумный выбор — то есть такое жизнеустройство, при котором будут соблюдены интересы максимального количества людей и по возможности всех социальных слоев…»

Отношения с писателями либерального направления испортились у Полякова не в один день. Внутренне он всегда чувствовал, что это чуждая ему среда, но размежевание происходило постепенно — по мере разъяснения позиций.

Печатаясь в «Юности», Юрий вначале воспринял как само собой разумеющееся тот факт, что близкие к редакции писатели ставят превыше всего демократические свободы, но в последние месяцы советской власти он сделал для себя неприятное открытие: борцы за эти свободы были равнодушны к судьбе России и русского народа.

«…Я помню, мы сидели в «Юности», обсуждая письмо по поводу событий в Вильнюсе. Вел заседание Евтушенко. Были Вознесенский, тогдашние прорабы перестройки из числа писателей (те же Юрий Черниченко, Юрий Карякин)… Они предлагают формулировку: мы против вмешательства, мы настаиваем на том, чтобы литовский народ сам определял свою судьбу. И я говорю: надо бы сказать и о русских, живущих в Литве, — они должны получить гарантии…»

Реакция была неожиданной: все замолчали и посмотрели на него так, будто он сморозил глупость. И кто-то в сердцах сказал: «А при чем здесь русские? Это не имеет сейчас никакого значения!»

Письмо Юрий подписал, но осадок, как говорится, остался.

Следующим был такой эпизод: году в 1992-м Поляков участвовал в очередном заседании ПЕН-клуба, членом которого стал в 1990-м. Заседание привычно проходило за обеденным столом. Председательствовал Анатолий Рыбаков, а чествовали писатели впервые после отъезда прилетевшего в Россию Василия Аксенова. На этом празднике жизни по-родственному близких людей Поляков почувствовал себя совсем чужим: «Все наперебой говорили об общих знакомых и рассеявшихся по миру родственниках: женах, детях, внуках… Мигрень тети Сони на Брайтон-бич или подагра дедушки Бори в Мюнхене тревожила пен-сообщество гораздо больше, чем тот кошмар, который творился в отечестве. Судьба сельской пенсионерки бабушки Маши или оставшегося без работы слесаря дяди Вани здесь никого не волновала». На миг ему показалось, что он присутствует на обеде огромного семейного клана, где оказался по чистому недоразумению.