Русская нация. Национализм и его враги - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Михайлович Сергеев cтр.№ 40

Русско-немецкое противостояние (но без острой борьбы) в Московском университете первой половины 1830-х гг. отмечено в герценовском «Былом и думах»: «Профессора составляли два стана, или слоя, мирно ненавидевшие друг друга: один состоял исключительно из немцев, другой – из не-немцев. Немцы <…> отличались незнанием и нежеланием знать русского языка, хладнокровием к студентам, духом западного клиентизма, ремесленничества, неумеренным курением сигар и огромным количеством крестов, которых они никогда не снимали» ^[372].

Русско-немецкая «война» отражена и в истории русской литературы. Скажем, сегодня уже можно считать доказанным, что запрещение журнала «Европеец» в 1832 г. было связано с несколькими строками его издателя И.В. Киреевского в статье «“Горе от ума” – на московском театре», метившими в «русских немцев»: «…любовь к иностранному не должно смешивать с пристрастием к иностранцам; если первая полезна, как дорога к просвещению, то последнее, без всякого сомнения, и вредно, и смешно, и достойно нешуточного противодействия. Ибо, – не говорю уж об том, что из десяти иноземцев, променявших свое отечество на Россию, редко найдется один просвещенный, – большая часть так называемых иностранцев не рознится с нами даже и местом своего рождения: они родились в России, воспитаны в полурусских обычаях, образованны так же поверхностно и отличаются от коренных жителей только своим незнанием русского языка и иностранным окончанием фамилий. Это незнание языка, естественно, делает их чужими посреди русских и образует между ними и коренными жителями совершенно особенные отношения. Отношения сии, всем им более или менее общие, рождают между ними общие интересы и потому заставляют их сходиться между собою, помогать друг другу и, не условливаясь, действовать заодно. Так самое незнание языка служит для них паролем, по которому они узнают друг друга, а недостаток просвещения нашего заставляет нас смешивать иностранное с иностранцами, как ребенок смешивает учителя с наукою и в уме своем не умеет отделить понятия об учености от круглых очков и неловких движений» ^[373]. Николай I, по свидетельству А.Х. Бенкендорфа, лично обратил внимание на этот пассаж как на «самую неприличную и непристойную выходку на счет находящихся в России иностранцев…» ^[374].

В 1868 г. цензура и театральное ведомство потребовало переделки комедии А.А. Потехина «Рыцари нашего времени», в которой «два главные действующие лица: баронесса немка и немец Кукук – оба мошенники, оплетающие и надувающие русских. Театральное начальство признало это непозволительным и велело немцев преобразовать в русских, из чего выходит, что русские могут быть подлецами, а немцы нет» ^[375]. Главное управление печати усмотрело в пьесе «враждебные чувства к дружественной нам нации» ^[376].

Впрочем, сам литературный процесс в императорской России (за исключением административных мер сверху) не стал полем для русско-немецких «разборок». Никакого сравнения с еврейской проблемой в русской литературе в начале прошлого века! Это объясняется очень просто: немцы в русской литературе были представлены чрезвычайно скудно, а потому не выступали здесь в качестве конкурентов. Самые крупные имена – Дельвиг и Кюхельбекер (второй-третий ряд), люди подчеркнуто стремившиеся к обрусению. Ничего подобного сплоченной немецкой корпорации в армии, различных министерствах, академии в литературе (как и в сфере искусств) мы не найдем. Феномен этот на первый взгляд парадоксален, ведь немцы были самым образованным этносом империи. Но разгадка его, кажется, не столь уж сложна.

Немцы слишком высоко ставили свою собственную и слишком презирали русскую культуру, для того чтобы участвовать в творчестве последней. Служить офицером или чиновником, командовать туземцами, на худой конец, насаждать среди них просвещение – это занятие вполне достойное. Но создавать литературу на туземном языке! Это все равно как если бы Киплинг стал писать на хинди ^[377].

Остзейский вопрос, и в целом и в частностях, исследован в советской и в новейшей российской историографии достаточно неплохо, поэтому в данном случае я ограничусь самыми необходимыми сведениями.

Вошедшие в состав Российской империи в 1721 г. Лифляндия, Эстляндия и остров Эзель (а затем и присоединенная к ней, с воцарением Анны Иоанновны, Курляндия) образовали так называемый Остзейский край, само название которого подчеркивало его немецкий характер (буквально – край Восточного (Балтийского) моря, то есть находящийся к востоку от Германии, но не от России, для которой это море – Западное). Петр I даровал указанным провинциям особые привилегии, которые затем были подтверждаемы всеми его преемниками до Екатерины II. Край получил совершенно уникальный административно-правовой статус, который обеспечивал доминирование немецкого дворянства (рыцарства) и верхушки бюргерства над практически бесправным латышским и эстонским населением и даже над немногочисленными здесь проживающими русскими. И это при том, что немцы в Прибалтике были очевидным меньшинством: даже в начале прошлого века – 6–9 % от общей численности населения края (а «рыцари» среди всех немцев составляли только 3–4 %, менее 5 тыс. из 130–150 тыс.) ^[378].

По сути, власть в остзейских губерниях сосредоточивалась в органах местного дворянского самоуправления (ландтагах). В управлении, делопроизводстве, культуре и образовании безраздельно царил немецкий язык. Господствующей религией являлось лютеранство. Русские губернаторы обязаны были строить свою служебную деятельность на основе уважения привилегий и прав немецкого дворянства. Принятые ландтагами решения по сословным делам не подлежали утверждению со стороны губернских властей и сообщались им только для сведения. В губерниях внутренней России «рыцари» получали те же права, что и русские дворяне, зато последние правами немецких дворян пользоваться не могли (если только их фамилии по согласованию с ландтагами не были внесены в местные «матрикулы» – дворянские родословные книги). Де-факто (а отчасти и де-юре) в крае могли иметь силу лишь законы, специально для него изданные, а из российских только те, распространение которых на Прибалтику особо оговаривалось.

Благодаря немецкому влиянию при дворе и в администрации, а также хорошо налаженному подкупу русской знати (один из способов – внесение имени того или иного «нужного человека» в «матрикулы») и чиновников остзейцы успешно отбивали атаки русских дворян, недовольных этим очевидным неравноправием. «Ни одна из политических группировок русского дворянства не обладала такими организационными возможностями, какие имелись в распоряжении немецкого рыцарства в остзейских губерниях: сословные привилегии и местная автономия давали право на содержание своеобразного дипломатического представительства в столице, а наличие особой кассы позволяло подкупы высших должностных лиц в таких масштабах, которые далеко превосходили платежеспособность отдельных лиц из среды самых богатых [русских] помещиков» ^[379]. Где бы ни находились «рыцари» – в Прибалтике, Петербурге или на Кавказе, они «продолжали оставаться членами рыцарской корпорации, всегда и везде сознающими общность своих сословных интересов и оказывающими друг другу взаимную помощь и поддержку» ^[380]. Напомню, что русское дворянство до жалованной грамоты Екатерины II (1785) вообще не имело своего самоуправления, а когда последнее возникло, то оно не шло ни в какое сравнение с немецким по структурированности, правам и возможностям влиять на власть.