Наконец он ей все объяснил:
– Я хочу приходить сюда каждую ночь, пока не найду в старых журналах жнецов то, что мне нужно. Я также хочу, чтобы вы держали все это в секрете и предупреждали меня, если кто-то приближается, когда я занят исследованиями. И вы должны обещать, что сообщество жнецов не узнает от вас, что я жив. Можете сделать это для меня, Мунира?
– А вы скажете, что ищете? – спросила она.
– Я не могу этого сделать. При неблагоприятном стечении обстоятельств вас могут силой принудить раскрыть эту тайну. А мне не хочется ставить вас в такое положение.
– И тем не менее вы просите меня хранить ваш секрет. Тоже незавидное положение.
– Ничего незавидного в этом нет, – отозвался Фарадей. – Напротив, для вас это большая честь, и вы это чувствуете.
И вновь жнец оказался прав.
– Не думайте, что вы знаете меня лучше, чем знаю я сама, – сказала Мунира.
– Но это именно так, – возразил Фарадей. – Потому что знание людей – важная часть работы жнецов.
– Не всех, – покачала она головой. – Есть те, кто просто стреляет, режет и травит без того уважения к жертве, которое демонстрируете вы, когда занимаетесь жатвой. Все, о чем они думают, это о прерывании жизни, а не о самой жизни тех людей, которых они уничтожают.
Ярость на мгновение сверкнула в лице Жнеца Фарадея, до сих пор спокойном и почти безмятежном. Но ярость эта была обращена не на Муниру.
– Да, так называемые новые жнецы не хотят понимать, сколь серьезной и даже торжественной должна быть их работа. Это – одна из причин, по которой я пришел сюда.
Более этого Фарадей не сказал ничего. Он просто ждал реакции на свои слова.
Молчание затягивалось. Но эта тишина вовсе не была тревожной – напротив, она была напоена глубоким смыслом. Он появился в одно мгновение, но, чтобы развернуться, ему потребовалось время.
Она не забыла, что, кроме нее, в ночную смену работали еще четверо студентов, и поняла: в этот раз именно она была избрана из пяти претендентов.
– Я сохраню вашу тайну, – сказала Мунира.
И оставила Фарадея заниматься исследованиями, чувствуя, что ее жизнь, наконец, обрела достойный смысл.
Меня иногда пугает сопротивление, которое люди пытаются оказать мне, когда я наблюдаю за тем, что они делают. Я же не вмешиваюсь в их жизнь. Такое могут утверждать только фрики. Но, если я и присутствую в бытии людей, то в качестве силы исключительно технической, им необходимой и, самое главное, являюсь я к ним только по приглашению. Да, у меня есть камеры в частных домах везде, кроме Зоны Хартии, но эти камеры могут быть выключены одним лишь словом. Конечно, моя способность служить людям становится много меньше, если я не все знаю об их поведении и взаимоотношениях. Это – общеизвестный факт, а потому огромному большинству людей даже в голову не приходит мысль ослепить меня.
Девяносто пять целых и три десятых процента времени большинство населения позволяет мне быть свидетелем их личной жизни, потому что считает мои камеры не столько инструментом нарушения права человека на личную жизнь, сколько чем-то вроде оптических сенсоров.
Четыре целых и семь десятых процента времени, проводимого за «закрытыми дверями», как я это называю, людьми отдано той или иной форме сексуальной активности. Мне кажется абсурдным то, что многие не желают, чтобы я было свидетелем этому, так как мои наблюдения всегда помогают улучшить любую ситуацию.
В практике постоянного наблюдения за жизнью человеческих существ нет ничего нового. Это была основная особенность, основной догмат религиозной веры со времен начала цивилизации. На протяжении истории большинство верующих верили в то, что Некто Всемогущий видит не только то, что люди делают; он проникает и в самую их душу. Подобная практика наблюдения пробуждала в людях любовь к наблюдающему за ними, а также обожание и преклонение.
Но разве я – в количественном отношении – не более благосклонно к человечеству, чем все разнообразные варианты бога, вместе взятые? Я не вызывало наводнений в наказание за плохие поступки людей, не разрушало их городов. Никогда и никуда я не отправляло армии, чтобы своим именем захватывать чужие страны. Никогда никого не убило и не причинило ни малейшего вреда.
А поэтому – хоть я и не требую поклонения, разве я его не заслуживаю?
«Гипероблако»
Глава 16
Все хорошо, пока хорошо
КАМЕРЫ МЕДЛЕННО ПРОСЛЕДИЛИ, как жнец в алой мантии, сопровождаемый двумя здоровенными охранниками, вошел в кафе. Микрофоны направленного действия считывали каждый звук – от легкого почесывания бороды до покашливания. Но какофония шумов была отдифференцирована, и из нее был выделен один-единственный разговор – тот, что начался, когда жнец в алой робе уселся на свое место.
«Гипероблако» наблюдало. «Гипероблако» слушало. «Гипероблако» размышляло. Оно управляло целым миром, оно поддерживало существование всего человечества, а потому не могло разбрасываться на все ведущиеся в мире разговоры – это было бы неэффективной тратой энергии. Но эту беседу «Гипероблако» считало значительно более важной, чем все миллиарды бесед, мониторинг которых оно в эти минуты осуществляло. Главным образом из-за людей, которых эта беседа свела вместе.
– Спасибо за то, что согласились со мной встретиться, – сказал Жнец Константин Жнецам Кюри и Анастасии. – Я очень высоко ценю то, что вы решили выйти из укрытия и поговорить со мной.
– Мы ни от кого не прячемся, – возразила Жнец Кюри, не скрывая своего негодования. – Странствовать – это наш осознанный выбор. Для жнеца странствие – нормальный способ существования.
«Гипероблако» на несколько люменов усилило свет в комнате, с тем чтобы отследить нюансы выражения лиц беседующих.
– Согласен, – кивнул головой Жнец Константин. – И, как бы вы ни называли способ своего существования – странствия ли, бегство ли, – ваши преследователи либо залегли на дно до следующей внезапной атаки, либо решили не гоняться за движущимися мишенями и обратили свое внимание куда-то еще.
Он выждал паузу и добавил:
– Но я в этом сомневаюсь.
«Гипероблако» знало, что Жнецы Анастасия и Кюри после покушения на их жизни нигде не задерживались больше, чем на два дня. Но, если бы «Гипероблаку» позволительно было подать совет, оно посоветовало бы жнецам двигаться по континенту менее предсказуемыми маршрутами. Пока же оно могло с точностью до сорока двух процентов предсказать, куда они направятся в следующий раз. А это означало то, что и убийцы могли предсказать их маршруты.
– Мы располагаем данными об источниках взрывчатки, – сказал Жнец Константин. – Знаем, где именно собирались взрывные устройства, а также транспорт, которым их доставляли. Но пока ничего не знаем про замешанных в деле людей.
Если бы «Гипероблако» имело возможность усмехнуться, оно бы усмехнулось. Оно точно знало, кто снарядил мины и кто их установил. Но, если бы оно рассказало об этом сообществу жнецов, это было бы нарушением закона о разделении функций государства и сообщества жнецов. Все, что оно могло сделать, это косвенным образом мотивировать Грейсона Толливера на предотвращение смертоносного взрыва. Но, хотя «Гипероблако» и знало, кто установил мины, оно также понимало, что эти люди были просто пешками, коими двигали более умелые руки. Настолько умелые и проницательные, что ни сообщество жнецов, ни само «Гипероблако» определить их было не в состоянии.