– Давно?
– Чуть больше двух лет. Тихий, собранный, надёжный, ответственный. Драк избегал, но умел дать отпор. Почти не пил и никогда не пил много, но это я уже говорил. Совсем не употреблял, естественно.
Лорейна кивнула: никто не подпустит к наркоторговле наркомана.
– У него была семья?
– Он четвёртый ребёнок, родители живут в Огайо. Иногда он посылал им деньги, но в этом, в общем, не было необходимости.
– Где он проводил время?
– В стрип-клубе «Уимзи», у него там была девушка.
– Как её зовут?
– Я не знаю, но если захочешь, могу уточнить.
– Думаю, я выясню. Мне нужен адрес стрип-клуба, адрес квартиры Макбрайта, номер его машины и адрес мотеля.
– Я тебе записал. Вот ключ от его квартиры.
– Спасибо. Что насчёт Ричарда Брогана?
– Брогану тридцать два, бывший военный, участвовал в двух боевых операциях. Уволился из армии по психологическим причинам.
– Проявил трусость?
– Не знаю. Могу только сказать, что у меня к нему нареканий не было. Опасные ситуации были, даже несколько раз, и он показал себя хорошо. Да, у меня к нему нареканий не было.
– Давно он на тебя работает?
– Скоро четыре года.
– Есть ли у Брогана семья?
– Нет. Он вырос в неблагополучном районе: все его родственники, включая младшего брата, уже давно отправились на тот свет. Его в своё время спасла армия. Девушки у него тоже нет, по крайней мере, сейчас.
– Мне нужно с ним поговорить.
– Он ещё в больнице, я записал тебе адрес. Надеюсь, тебя к нему пустят.
– Спасибо. У тебя есть фотографии Макбрайта и Брогана?
– Да, я скинул тебе на телефон.
– Как ты хочешь получать отчёты?
– Лично или по телефону. Лучше каждый день. Начать можем сегодня вечером, если тебе будет о чём рассказать.
Чикаго выглядел желтовато-серым и печальным в тусклых лучах зимнего солнечного света. В высшей точке зимы город померк, осунулся, истончился, как взгляд и лицо человека, измученного долгой болезнью. Все очертания стали мягче, деревья, набережные, скамьи и дома выглядели более зыбкими, даже воздух казался пепельным. Ветер – почётный житель города – наполнял лёгкие улиц мучительными хрипами и выдувал из труб печей и водостоков волнующий сердце хорал. На таком ветру людям дышалось тяжелее, а мысли о бренности существования становились настойчивее. Чем ближе к мотелю, в котором нелепо оборвалась жизнь Стивена Макбрайта, тем мрачнее выглядели дома, становившиеся всё менее ухоженными, тротуары, на которых появлялось всё больше мусора и трещин, и пешеходы, прятавшие лица от ветра, словно не желая глядеть друг другу в глаза. Эдвард не раз говорил, что мир призраков – это худшее отражение мира живых. Порой Лорейна страшилась представить себе мир призраков.
Лорейна Суини не думала о деле.
…Она боялась, что это будет труднее – находиться рядом с Диланом Маккеной…
В первые дни января её сердце и тело откликнулись на его боль, она ничего тогда не хотела сильнее, чем поехать к нему. Что можно предложить человеку, получившему сорок плетей за то, что он говорил с тобой? Лорейна не была уверена, что знает ответ на этот вопрос. И не была уверена, что ответ, который она знает, нужен Дилану Маккене.
А ещё… Она боялась. Боялась, что он отвергнет её: никогда до этого она не смотрела на него как на мужчину и понимала, что и он никогда не видел в ней женщину.
Все её бывшие мужчины были людьми. Собственно говоря, от китейнов и предложений-то не поступало. Да даже и если бы: благие видели в ней что-то вроде инвалида, неблагие занятную игрушку, и те и другие – недокитейна. Неважно, был ли взгляд полон сострадания или пренебрежения, это не был взгляд равного.
Дилан Маккена был китейном.
И это была веская причина, чтобы не связываться с Диланом Маккеной. В-четвёртых.
Во-первых (а также во-вторых и в-третьих), Дилан Маккена торговал наркотиками. Следовало признать, что Лорейну это смущало меньше, чем, наверное, следовало бы. Дело в том, что Лорейна Суини была сторонницей легализации продажи и покупки веществ, изменяющих сознание, и государственного контроля над этим процессом. Она была уверена, что тогда наркотики приносили бы гораздо меньше вреда. Но её убеждения ничего не меняли: при существующем законодательстве Дилан Маккена был преступником. Получать у такого человека информацию о неблагих китейнах и кое-каких событиях на улицах, работать на него, не нарушая закона, было приемлемо. А вот что-то более личное…
Дело было не только в нравственных переживаниях: Лорейна дорожила своим маленьким бизнесом. Ей потребовалось много усилий, чтобы создать его и оставаться на плаву. И она не хотела ввязываться во что-то, способное лишить её дела и репутации.
Если мыслить реалистически, было понятно, что однажды Маккена сядет в тюрьму или кончит как Майк или Антонио Дженна
[3] – от пуль полицейских или от пуль конкурентов. Лорейна Суини была не из тех, кого возбуждают плохие мальчики или смертельная опасность. А главное, она не хотела больше никого терять.
В-пятых (если после всего этого ещё нужно было бы «в-пятых»), Маккена, судя по всему, не заводил ничего похожего на отношения. Его личная жизнь, по всей видимости, состояла из визитов к проституткам: в пользу этого говорил нехитрый аргумент – он владел долей в нескольких легальных стриптиз-клубах и подпольных борделях.
Что бы ни началось у них в начале января (если бы началось хоть что-то), теперь бы оно уже кончилось, и ей было бы очень плохо. Даже хуже, чем сейчас.
Мотель был ближе, чем квартира Стивена Макбрайта, поэтому Лорейна начала с мотеля.
Она уже попросила детектива Марша достать для неё данные с видеорегистратора с задержанием Макбрайта и отчёт об этом событии и дать ей возможность прочитать дело о его самоубийстве, уже доехала до мотеля, уже потерпела предугаданное поражение, опрашивая пьяного до равнодушия ко всему, включая возможность подзаработать, портье. Зато ей удалось – если это можно счесть удачей – снять тот самый номер, в котором застрелился или был застрелен Стивен Макбрайт. Официально эта смерть считалась самоубийством, поэтому с утра номер прибрали, и он снова был готов принимать усталых коммивояжёров, дальнобойщиков, изменяющих мужей, проституток и их клиентов – то есть всех вышеперечисленных. И Лорейна Суини стояла теперь посреди унылой комнаты – одна кровать, одна тумбочка, один стол, два стула, раковина вынесена в комнату, душевая кабина и унитаз за перекошенной дверцей, создающей иллюзию интимного уединения, – казавшейся грязной даже после недавней уборки.