Стоит только замолчать - читать онлайн книгу. Автор: Джесси Болл cтр.№ 16

гаро: Господин Болл.

инт.: Большое вам спасибо за то, что нашли время поговорить со мной. Сейчас наш разговор записывается на пленку.

гаро: Понимаю.

инт.: Вы были тюремным надзирателем в исправительном учреждении Л. весной 1978 года?

гаро: Я состоял там в штате с 1960 по 1985 год. Да, можно сказать и так, как вы сказали…

(Смеется.)

гаро: Можете сказать, что в 1978-м я был там.

инт.: И вы как надзиратель отвечали за так называемые камеры смертников, те, с самыми опасными заключенными?

гаро: Те, кто в камерах смертников, – не всегда самые опасные; просто люди часто так думают, но на самом деле это не всегда так. Иногда все совсем наоборот. Определенные виды нападений, определенные виды мошенничества, похищение в доме – как это называется по-английски?

инт.: Незаконное проникновение в жилище с умыслом на похищение человека.

гаро: Да, незаконное проникновение в жилище с умыслом на похищение человека или изнасилование с нанесением увечий. За все эти преступления вам впаяют не самый большой срок. Но надзиратели-то знают. Мы знаем, с кем держать ухо востро.

инт.: Вы этому учитесь?

гаро: По-моему, это просто нутром чуешь. А не чуешь, долго не продержишься. Так что проблема решается сама собой. В конечном счете остаются работать надзиратели, знающие свое дело.

инт.: В то время вы видели Оду Сотацу и контактировали с ним? Человека, которого осудили за Исчезновения в Нарито?

гаро: Я с ним еще как контактировал. Если то, что я расхаживал взад-вперед, смотрел на него, разговаривал с ним, приносил ему еду, считается. Разговаривал я с ним всего три раза. Три раза за все восемь месяцев, которые он там провел. И я пришелся ему по душе. Он больше ни с кем не соглашался говорить.

инт.: Восемь месяцев? Мне сказали, что он провел в камере смертников всего четыре месяца.

гаро: Насколько я знаю, нет. Четыре месяца – это же ужасно мало, ужасно мало. По-моему, я никогда не слышал про такое. Вообще-то для дела о тягчайшем преступлении восемь месяцев – мало. Почти неслыханно. Мы часто говорили: наверно, кто-то ему смерти желает, потому что все было сделано очень быстро – я хочу сказать, его очередь наступила быстро. Его вроде как пропустили без очереди. Вроде бы у него был враг, какой-то министр, который не одобрял, куда катится страна, хотел, чтобы другим было неповадно… не могу сказать. Но с ним было легко. Это я вам могу сказать. Неладов с ним не было, ни разу.

(Неразборчиво.)

инт.: Извините, я не расслышал. Что вы сказали?

гаро: Я сказал, он был такой паинька, что к нему в камеру допустили девушку, незадолго до конца. Но он-то не знал, что это конец, учтите. Казнь всегда происходит без предупреждения. Они никогда не знают. Их тащат по комнатам: одна, другая, третья. Мы это называли “ходить к Буддам”, потому что там разные статуи, по одной в каждой комнате.

инт.: У меня есть вопросы об этом, но вначале…

[От инт. Тут связь прервалась. Прошло, наверно, недели две, прежде чем мне удалось поговорить с ним снова. Продолжение беседы последует чуть ниже.]

[От инт. Ватанабэ Гаро отдал мне фотокарточку, которая, как он утверждает, хранилась в камере смертников у Оды Сотацу. Когда я позднее встретился с Дзито Дзоо, она признала, что дала ее Оде. Это подкрепляет утверждения Ватанабэ, что он знал Оду; впрочем, возможно, что он получил фото от другого надзирателя или прихватил из камеры, хотя не знал Оду. Наверно, строить гипотезы о том, до какой степени Ватанабэ заслуживает доверия, уже излишне.)

[От инт. Это было чуть позднее, во время того же разговора в беседке. Мы с Дзиро выпивали, и он начал рассказывать мне кое-какие истории про их с Сотацу детство.]

≡

инт.: Значит, ваш отец отказывался брать вас с собой в море?

дзиро: Он говорил, если я с ним пойду, накликаю несчастье.

инт.: Почему же?

дзиро: Он говорил, дело в дате моего рождения, число, как он выражался, неблагоприятное для рождения рыбаков. Он не разрешал мне подниматься на борт, даже когда лодку вытаскивали на берег.

инт.: Ну, а Сотацу он разрешал?

дзиро: Да, Сотацу много раз ходил с ним в море.

инт.: Это вас с ним рассорило? Вам не казалось, что вы как бы соперничаете между собой за отцовское уважение?

дзиро: Нет, ничего подобного. Я слышал, бывают такие семьи, определенно бывают, но…

(Смеется.)

дзиро:… нет, ничего подобного. Наоборот, это мы двое – мы с Сотацу – всегда были заодно против них, против всех остальных.

инт.: У вас двоих была одна особая уловка, вы ее применяли, так, верно? В школе?

дзиро: Да, иногда Сотацу кидал камень в окно моего класса. Тогда учитель уходил, пытался доискаться, кто это сделал, и урок заканчивался досрочно. Я это тоже проделывал на его уроках.

инт.: Но как вы умудрялись – для этого ведь надо было выйти из здания школы?

дзиро: Я просился в туалет. Или говорил, что иду в туалет.

инт.: И он ни разу не попался?

дзиро: Он – нет. Но я попадался часто. Вообще-то, кажется, это ни разу не сошло мне с рук. В школе учителя всегда смотрели на меня подозрительно, уж не знаю почему.

инт.: А ваши дети в этом отношении уродились в вас?

дзиро: Что вы хотите этим сказать?

инт.: Ну, вот этот, похоже, вздумал украсть мою шапку.

дзиро: Да, здесь что ни положи, все растащат.

[От инт. Вскоре после этого я спросил у него, как среагировал отец, когда обнаружил, что Дзиро продолжает навещать Сотацу. Раньше он говорил мне, что отец рассердился, но не приводил подробностей. Впоследствии, когда я снова задал ему этот вопрос, он слегка разоткровенничался.]

≡

инт.: Каким образом ваш отец узнал, что вы навещаете Сотацу?

дзиро: Была одна фотография, роковая фотография, напечатанная в газете, фотография тюрьмы. Какой-то фотограф приехал туда снимать некоторых заключенных, в том числе моего брата. У ворот тюрьмы он разминулся со мной и подметил мое сходство с Сотацу. Я отворачивался, но он меня щелкнул и продал фото в газету. Продал за деньги фото, на котором я иду навещать брата, а мой отец фото увидел. И вызвал меня к себе. Я пришел. Он рвал и метал. Сказал, что решение уже давно принято и все мы должны его выполнять. Сказал, что некоторые из нас пытаются жить дальше, жить дальше своей жизнью, а я никому не облегчаю эту задачу. Я ответил: ничего подобного, очень даже облегчаю. Я облегчаю свое положение и положение моего брата Сотацу. Я сказал ему, что не верю, что Сотацу сделал что-то дурное. И еще сказал, что мне все это совсем не нравится, с начала до конца. Он сказал, что я всегда был дурак и дураком остался. Сделал Сотацу что-то или не сделал – это же не главное и главным никогда не было. Он сказал: в каждой жизни тебе дается шанс, в жизни каждого человека есть шанс прожить свой век, не привлекая нежелательного внимания. А если привлекаешь к себе внимание, это всегда худо, это всегда плохо кончается, а факты – только пыль, от них никакого толку. Он сказал, что я уважаю правду, как лжец – то есть слишком уважаю.