Безбилетный пассажир  - читать онлайн книгу. Автор: Георгий Данелия cтр.№ 44

– Рано.

– Сочинил! – заорал снизу Гена. – Я иду, шагаю по Москве, и я пройти еще смогу Великий Тихий океан, и тундру, и тайгу… Снимайте!

– Лучше «А я»!

– Что «А я»?

– По мелодии лучше «А я иду, шагаю по Москве»!

– Хорошо, а я иду, шагаю по Москве. Снимайте! Мотор!

– Перед «А я» должно еще что-то быть! Еще куплет нужен!

– Говорил, не надо «А»! – расстроился Гена.

Пока Юсов снимал, Гена придумал предыдущий куплет (Бывает все на свете хорошо. В чем дело, сразу не поймешь…) и последний (Над лодкой белый парус распущу. Пока не знаю где…)

– Снято, – сказал Юсов.

Если бы съемки длились дольше, куплетов могло бы быть не три, а четыре или пять.

Песню приняли, но попросили заменить в последнем куплете слова «Над лодкой белый парус распущу. Пока не знаю где».

– Что значит «Пока не знаю где»? Что ваш герой, в Израиль собрался или в США?

Заменили. Получилось «Пока не знаю с кем». «Совсем хорошо стало», – подумал я. – Не знает Колька, с кем он, с ЦРУ или с Массадом».

Фильм вышел на экраны. Кому-то он нравился, кому-то нет. Говорили: «Вчера Хрущев велел показать советскую жизнь позитивно, а сегодня вы подшустрили и преподнесли на блюдечке то, что заказано». А писатель Владимир Максимов даже сказал, что теперь нам руки не подаст. Гена очень расстроился:

– Чего это они? Может же фильм быть – как стихотворение. Написал же поэт «Мороз и солнце, день чудесный…»

– Еще он написал «Хулу и похвалу приемли равнодушно», – сказал я.

Для меня было важно, что фильм понравился людям, чье мнение было мне дорого: Ромму, Бондарчуку, Конецкому… И моему отцу, человеку на похвалу скупому. Про картину «Сережа» отец сказал: «Так себе» (мама потом объяснила: «Фильм папе понравился»). Про «Путь к причалу» – тоже «Так себе» (тоже понравился). А про «Я шагаю по Москве» отец сказал: «Ничего», и мама объяснила: «Очень понравился»). Кроме всего прочего, наверное, отцу было приятно, что Колька, как и он, метростроевец.

После выхода фильма было много писем. К моему удивлению, больше всего писали из лагерей и тюрем: «Спасибо вам за глоток свежего воздуха». Хвалили.

И знаменитый французский критик Жорж Садуль разделял мнение уголовников. После показа фильма в Канне в газете «Фигаро» вышла его статья, где он написал, что «Я шагаю по Москве» – глоток свежего воздуха и новая волна советского кино…

Но я очень огорчился, когда получил письмо от девушки из одного далекого городка. Посмотрев нашу картину, она накопила деньги и поехала в Москву – в красивый и добрый город. В гостиницу не попала, ночевала на вокзале, деньги украли, забрали в милицию, как проститутку…

Я редко отвечаю на письма, но ей я ответил. Извинился. Написал, что жизнь разная, и в жизни бывает разное. Этот фильм – о хорошем. И поэтому Москву мы показали такой приветливой. Но, к сожалению, она бывает и другой – вам не повезло…

А девушка ответила: то, что с ней случилось в Москве, она уже начала забывать, а фильм помнит и с удовольствием посмотрит еще раз.

«Спасибо вам, – писала девушка, – что вы эту сказку придумали».

Мне приятно, когда этот фильм хвалят. Он мне и сегодня нравится. Но понимаю… Если бы не поэтический взгляд Геннадия Шпаликова – фильма бы не было. Если бы не камера Вадима Юсова – фильма бы не было. Если бы не музыка Андрея Петрова, если бы не обаяние молодых актеров – фильма бы не было.

А если бы меня не было?..

Невольно вспоминается вопрос въедливого матроса с «Леваневского»: «А зачем нужен режиссер?»

Гена Шпаликов закончил суворовское училище, но более недисциплинированного человека я не встречал. Очевидно, училище навсегда отбило у него охоту к любому порядку. Когда мы с ним работали над сценарием в доме творчества в Болшеве, он мог выйти из номера в тапочках на минутку – и пропасть на два дня. Потом появлялся и объяснял:

– Ребята ехали в Москву, ну, и я с ними. Думал, позвоню. И забыл.

Над сценарием мы работали так: две машинки, придумываем и обговариваем эпизод, он садится писать, я иду за ним. Моя задача была – сократить, выудить действие, поправить диалоги и расставить запятые: Гена печатал без заглавных букв и знаков препинания.

Гена был поэтом. И мне нравилось, как он пишет. Вот, как он описал дождь: «По тому, как внезапно среди летнего дня потемнело в городе, по ветру, подувшему неизвестно откуда, по гонимой речной воде, по вскинутым мгновенно юбкам девочек, по шляпам – придержи, а то улетит, по скрипу и скрежету раскрытых окон, и по тому, как все бегут, спасаясь по подъездам, – быть дождю. И он хлынул». Я бы написал просто «Идет дождь». Но сокращать рука не поднималась.

Поначалу судьба Гены складывалась удачно. В двадцать четыре года он уже написал «Заставу Ильича», потом «Я шагаю по Москве», потом «Я родом из детства» и другие… Его печатали, снимали. Он женился на красивой и талантливой актрисе Инне Гулая, у них родилась дочка, им дали квартиру… Он был самый молодой знаменитый сценарист, о нем выходили статьи в газетах, в журналах, кто-то собирался писать о нем книжку. Но в один момент все оборвалось.

Во времена очередной идеологической борьбы партии с интеллигенцией в опале оказался Виктор Некрасов, автор романа «В окопах Сталинграда». Его перестали печатать, и он бедствовал. Некрасов был Генин друг. Гена поехал в Киев, написал заявку на сценарий, заключил договор на киевской студии, получил аванс и все деньги отдал Виктору Платоновичу. А поскольку за Некрасовым была установлена слежка, об этом тут же узнали. И киностудия расторгла с Геной договор и потребовала вернуть деньги.

Генина жизнь переменилась. Теперь все, что он писал, отвергали, его фамилия нигде не упоминалась – нет такого сценариста Шпаликова, и все. Гена запил, был в долгах, Инна с дочкой ушла…

В октябре 1974 года поздно вечером позвонил мне Гена.

– Гия, ты мне очень нужен. Приезжай.

– А где ты живешь? – Я знал, что Гена переехал, но еще у него не был.

– Я живу в доме, где живет Гердт.

Я не знал, где живет Гердт, и мы договорились встретиться у ресторана «Ингури». Я поехал. Знал, что сейчас дела у Гены очень плохи.

Гена ждал меня возле ресторана «Ингури». Он уже выпил и ему хотелось добавить. Я дал деньги швейцару, и он нам вынес двести грамм водки в бутылке. Пошли к Гене.

Дверь подъезда была открыта, и на лестнице, на ступеньках, были разбросаны листы бумаги. Гена не закрыл дверь своей квартиры, окна были открыты, и его стихотворения сквозняком вынесло на лестницу. Листы шевелились, как живые, ползли по ступенькам вниз… Я шел и собирал их…

Мы сидели на кухне в пустой квартире. Поговорили, выпили…