Однако стоит только хотя бы на миг снова показаться в Москве…
Золотой аспид на мизинце князя словно бы подмигнул Юрию Дмитриевичу алым глазом, заставив того вздрогнуть.
– Нет, с этим нужно что-то делать! – стиснул зубы галичский властитель, сжал кулаки и с силой ударил ими по столешнице. – Мужчина я или нет?!
Он схватил кольцо на мизинце, рванул, потом рванул еще раз, сильнее, еще сильнее – но пальцы сорвались, уже в который раз не добившись успеха.
Подарок любовницы, рассчитанный на тонкий женский палец, сидел на крупной мужской лапище насмерть, глубоко врастая в кожу.
– Значит, так? – мрачно спросил аспида князь. – Ну хорошо. Сейчас мы посмотрим, кто кого…
Рывком поднявшись, Юрий Дмитриевич спустился вниз, пересек двор детинца, толкнул двери холодной оружейной мастерской.
Кузницы, известное дело, завсегда строятся в стороне от жилья. Работа в них огненная, постоянно искры в стороны летят, окалина, угольки. Пожары в сих мастерских – частый гость. Посему кузнечные слободки завсегда наособицу рубятся, дабы огонь из них на избы и амбары не перекинулся. Оружейка в детинце, сделанная прямо в хоромах чисто на случай осады, пылала горном и звенела молотками редко, токмо когда работы выпадало невпроворот и дальняя слобода с ремонтом порченного железа не управлялась.
Зимой, кстати, такое случалось нередко: реки замерзали, могучие кузнечные мельницы с приводом огромных мехов и многопудовых молотов от водяного колеса замирали до весны. А чтобы заметить одну мельницу – добрая сотня молотобойцев и десяток обычных горнов потребны.
Ныне кузница стояла холодной – однако же весь потребный инструмент в ней имелся, и работники не прохлаждались. Чтобы насадить новый нож или клинок на рукоять, заменить подгнившее ратовище копья на новое али наконечник стрелы крапивной нитью к древку примотать – кузнечный горн не надобен. Стрел же в крепости много не бывает. В походах дальних они по два, по три возка за день порою расходуются. В осадах – и того более. Так что оружейники без работы никогда не остаются.
– Есть тут кто али уже по полатям разбежались? – громко поинтересовался Юрий Дмитриевич, прищуриваясь на свет пятирожковой лампы, заправленной, судя по запаху, самым дешевым бараньим жиром. Только курдючный жир давал при горении такую затхлую вонь пополам с горечью паленой шерсти.
– Здесь я, княже, – из темного угла появился широкоплечий низкорослый горбун, несущий в руках неокоренный сосновый чурбак в полтора локтя длиной. – Я в пол кланялся, княже. Просто ты в сумерках не увидел.
Кожаная, замасленная, в подпалинах куртка, криво подрезанная седая борода, тоже со следами огня, войлочная округлая шапочка натянутая до самых бровей и крупный корявый нос над густыми усами. Пожилой мастер поставил чурбак под лампу, в круг света. С кряхтением, как мог, распрямился:
– Не спится мне ныне, княже. Бок ноет, в спине немота. Не иначе к дождю.
– Какой дождь, Ворчун?! – усмехнулся правитель. – Декабрь на дворе! Зима! Карачуновы
[25] морозы вот-вот вдарят!
– Зима не зима, княже, а в боку колет и в горбу тянет. – Престарелый холоп поднял с земли молоток и узкий широкий косарь, поставил длинный нож на середину чурбака и с силой ударил, вгоняя лезвие сразу на глубину в ладонь. – Вот, чем попусту гогот в людской слушать, решил пока палочек нащипать, дабы мальчишкам поутру было что шкурить. А я, коли повезет, как раз посплю подолее. В дождь, княже, оно диво как хорошо спится.
– Какой дождь, Ворчун?.. – начал было возражать Юрий Дмитриевич, но спохватился и махнул рукой. Что ему за дело до стариковского брюзжания? – Сюда лучше посмотри, мастер. Снять сможешь?
Князь вытянул вперед ладонь, ткнув пальцем в аспида на мизинце.
Старик, еще пару раз пристукнув молотком по косарю – с одной стороны и с другой, наклонился к ладони правителя, осмотрел кольцо, а затем снова вернулся к работе:
– Оно тебе надобно, княже? Глубоко сидит, накрепко вживилось. Так просто не избавишься.
Под ударами молотка длинный нож все глубже и глубже уходил в чурбак, и древесина начала жалобно потрескивать.
– Так сможешь али нет?
– Дурное дело нехитрое, княже, снять можно. Вот токмо сразу две вещи попорчу преизрядно. И колечко твое, и сам палец тоже…
Еще удар – и чурбак развалился на две полутесины. Оружейник что-то буркнул себе под нос, поднял одну из половинок, примерился косарем на расстояние примерно в палец от раскола, взмахнул молотком – и вогнал лезвие сразу на всю ширину. Легкими постукиваниями погнал вниз, отделяя тонкую дощечку.
Юрий Дмитриевич немного подумал, глядя аспиду в его алый глаз, а затем решительно приказал:
– Снимай!
– Верно ли сего желаешь, княже? – поднял на него голову старый мастер. – Пороть меня опосля не прикажешь?
– Когда тебя последний раз пороли, Ворчун? – возмутился правитель.
– Осторожен всегда, вот и не порют, – невозмутимо ответил старик, отделяя от половинки чурбака ровную деревянную пластину. – Тут дело какое: семь раз отмерь, один отрежь. Ты передумаешь, Юрий Дмитриевич, а я крайним окажусь.
– Ты чего, теперь семь раз спрашивать станешь, Ворчун? Говорю, снимай!
– Испорчу! – повторил оружейник, откладывая молоток. Поставил косарь поперек тесовой дощечки и сильными нажатиями стал отделять от нее палочки толщиной в палец и почти полсажени длиной. Считай, готовые древки для стрел. Ошкурить чуток, дабы не занозились, и в работу.
– Снимай, не то прогневаюсь! – отрезал воевода.
– Так бы сразу, княже, и сказал. – Оружейник отложил свою работу, ушел в темноту к стене и вернулся с клещами. – Клади ладонь на чурбак.
Юрий Дмитриевич подчинился, опустив кисть руки ладонью вверх на деревяшку.
Горбун примерился губками клещей к желтому тельцу аспида и поднял глаза на хозяина:
– Точно не передумаешь?
– Давай уже! – рявкнул на него князь.
Оружейник чуть заметно пожал плечами, надавил на губки, погружая их в розовую плоть, а потом сжал рукояти.
На миг мизинец кольнуло болью – однако хватка аспида тут же ослабла, и Юрий Дмитриевич уже сам сдернул разорванную поперек брюха змейку с перста. Посмотрел на палец, чуть скривился и громко произнес:
– Вот так ее из сердца выдирать и надобно! С кровью!
А незадолго до рассвета в Галиче начался дождь. Плотный, проливной, ударил по тесовым и дощатым крышам, смывая с них пушистый зимний снег, обрушился на улицы, стремительным водопадом скатываясь по промерзшим улицам и смывая с них накопившуюся грязь, выхлестнул на озеро, образуя поверх старого льда новую водяную гладь. К полудню во всем городе и на окрестных полях не осталось ни единого пятнышка снега – но во второй половине дня небесный потоп остановился столь же неожиданно, как и начался, и меж разошедшихся туч выглянуло не по сезону теплое солнышко.