Вздохнула тяжко и потянулась к серебряному блюду, на сей раз за засахаренным орехом. Если в этом мире где-то и обитает неведомый зверь под названием логика, то мне с ним явно еще не довелось познакомиться.
После обильной трапезы наступило время танцев. Под звуки лютней, скрипок и клавесина, в бликах множества свечей придворные поплыли по бальному залу. Я тоже поплыла или, вернее, скоро поплыву и расплывусь, если буду с таким усердием налегать на сладкое.
Благо нашелся какой-то улыбчивый месье, который заменил общество бокальчика вина, моими стараниями уже почти опустевшего, и миндального пирожного веселой гальярдой. За одним танцем последовал другой, а за ним и третий.
Мне удалось отвлечься и на какое-то время позабыть о тревогах и проблемах насущных. Наверное, я бы и ригодон станцевала — недостатка в кавалерах не было, — но жажда и душный воздух заставили меня податься к фуршетным столам, которые белели у распахнутых дверей, ведущих на балкон.
Несколько глотков прохладного вина помогли освежиться. Правда, уже в следующее мгновение мне снова стало жарко.
— Приятно видеть вас улыбающейся, счастливой, — раздался за спиной голос маркиза. — Пусть это и мимолетное счастье.
Умеет он говорить так, что сердце замирает. Иногда от страха, а иногда, вот как сейчас, от сладостного предвкушения. Предвкушения чего-то приятного, волнующего.
Хотя мне, находясь с ним рядом, категорически запрещается что-либо предвкушать.
— Мое счастье было в ваших руках.
— Помню, я растоптал его. Вместе с вашим сердцем. Вы не перестаете мне об этом напоминать.
Черные глаза искрятся иронией, в них отражаются лепестки пламени, трепещущего над пиками канделябров. Отчего взгляд де Шалона не кажется холодным и колким, как обычно. Сейчас он согревает, одаривает лаской.
Не было никакого желания вступать с мужем в полемику. Не то у меня сегодня настроение.
Поэтому, дабы сменить курс нашего разговора и перевести его в нейтральное русло, спросила:
— А сейчас что это у вас в руках?
— Попробуйте. Новое лакомство, родом из Иллании. — Страж протянул мне пиалу, расписанную нежно-голубыми цветами, и маленькую серебряную ложечку, которой надлежало зачерпывать вязкую, как кисель, темную массу. — Я не любитель шоколада. Но, может, вам понравится.
Мм, новое лакомство? Разве могла я отказаться? Хоть этот илланский шоколад и грозил моему корсету неминуемой гибелью — еще немного, и швы попрощаются друг с другом, — но улыбка мужа, его мягкий бархатный голос действовали на мою волю как дурман-трава.
Его бессовестное чародейство это прекрасно понимал. Прекрасно знал, какое воздействие на меня оказывает. Это читалось и в легкой полуулыбке, и в колдовском взгляде.
Вдохнув согревающий запах корицы, хотя в такой-то духоте не было нужды согреваться, я попробовала заморское угощение.
— Очень сладко. — Ложечка утонула в шоколаде, а потом была снова отправлена в рот. — И горячо. Чувствуется легкая горчинка.
Мгновение, и вот он уже опасно близко. Почти касается меня и шепчет на ухо, задевая губами мочку уха, посылая по всему телу магические разряды. Того и гляди между нами пробегут искры.
— Совсем как ты в последнее время. Раньше была горячей и сладкой. А теперь рядом с тобой я неизменно чувствую привкус горечи.
Хорошо, нигде поблизости нет зеркал. А то я бы не только почувствовала, как к щекам приливает жар, но и имела удовольствие любоваться своим ядреным румянцем.
Не дожидаясь, пока выйду из ступора и начну по привычке обороняться, Моран обжег меня взглядом. Пристальным, хищным, страстным. От такого воспламеняется не только тело, но и рассудок погибает в ритуальном самосожжении. А потом руку опалил поцелуй, который закончился слишком быстро.
Так быстро, что я даже как следует не успела им насладиться.
Ничего, у меня ведь еще шоколад остался. Вот и буду им наслаждаться. От него пострадает разве что фигура. А вот от поцелуев и взглядов некоторых личностей страдают и сердце и душа.
И вообще, со мной начинает твориться какая-то неразбериха.
— Из-за службы и личных проблем я совсем позабыл о супружеском долге, — сказал маркиз с таким видом, будто желал мне доброй ночи. — Пора бы это исправить.
В голове возникла картина: страж забрасывает меня себе на плечо и под всеобщие ахи и охи уносит в свою спальню.
Исправлять и исполнять этот самый супружеский долг.
Но вместо того чтобы начать играть в игру «охотник и добыча», маркиз церемонно поклонился, отвернулся и… решительно направился к де Париньяку.
Завидев приближающегося стража, граф подскочил с кресла. Да так резво, словно его подкинула неведомая сила. Смычки, в последний раз коснувшись скрипок, поникли в руках музыкантов. Придворные, лихо отплясывавшие гальярду в центре зала, будто какие-нибудь крестьяне на деревенской свадьбе, как по команде остановились. Веселая мелодия сменилась заинтересованными перешептываниями. Взгляды всех собравшихся обратились к Морану, с каменным лицом направлявшемуся к де Париньяку. Лица мужа я, конечно, не видела, но если учесть, что оно у него почти всегда такое, слегка примороженное, уверена, сейчас во внешнем облике маркиза не было ничего нового.
Зато одутловатая физиономия графа, выбеленная светом свечей, была видна мне отлично. Его сиятельство затравленно озирался, ища пути к отступлению. В зал вело несколько дверей, сейчас открытых настежь, и при желании де Париньяк мог быстро удрать. Не думаю, что Моран стал бы его преследовать.
Но то ли граф был не настолько труслив, чтобы прилюдно пуститься в позорное бегство, то ли от страха тело предало его и перестало слушаться, но мой сосед не сдвинулся с места.
— У вас есть выбор, граф, — поравнявшись с полуобморочной жертвой, без обиняков начал благоверный. — Или дуэль, которую, полагаю, вы не переживете. Или вы просите прощения у моей жены здесь и сейчас. Выбирайте.
Редкие шепотки растворились в стремительно нарастающем гомоне. Собравшимся страх как хотелось выяснить, за что же его сиятельство должен передо мной извиниться. Но Моран, понятное дело, не собирался утолять любопытство алчущей публики, которая бесцеремонно уставилась на меня.
Что я там говорила про эпицентр конфликта?
— Я все еще жду ответа, граф, — властный, бесстрастный голос мужа поглотил все остальные звуки.
В зале снова воцарилась тишина, время от времени нарушаемая подозрительным урчанием графского желудка.
Сегодня явно не его день. Де Париньяка, в смысле, а не его желудка. Хотя… От вчерашней несдержанности придворного пострадали оба.
— Молчание я сочту вашим согласием на дуэль.
Граф судорожно сглотнул. По широким вискам, обрамленным пепельными локонами, уже вовсю стекал пот. На щеках багровела краска стыда. А руки, которыми его сиятельство неосознанно мял кипенно-белое кружево манжет, дрожали, выдавая его состояние.