Норд, норд и немного вест - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Овечкин cтр.№ 26

– Боялся, что не поедете, – признался Миша, – вину свою полностью признаю и сердечно раскаиваюсь в этом злодеянии!

С Машей все знакомились, но она почти никого не запоминала: лица, имена, сочувственные фразы и подбадривающие слова мелькали перед ней разноцветным калейдоскопом, то складываясь в стройные узоры, то вновь рассыпаясь. На катере ей нравилось, нравилось лететь на нём куда-то и подставлять лицо ветру и смотреть на Егорку, который был в восторге от того, что они идут (его быстро научили говорить «идут» вместо «плывут») в самое настоящее море. Восторга своего, по-детски непосредственно, он не скрывал, а делился им с окружающими, как самый настоящий мот и кутила, заражая всех вокруг восторгами от такого, казалось бы, не сверхъестественного события, да ещё и окрашенного траурными тонами.

Выйдя в море, остановились. Налив себе по рюмке, стоя без головных уборов, выслушали речь старпома о погибших товарищах, о памяти, которую они должны теперь носить в своих сердцах всегда и жить не только за себя, но и за тех парней, и к каждому своему поступку, каким бы мелким и незначительным он не казался, ставить мерку справедливости не только свою, но и другую, – своих погибших друзей.

Выпили, опустили венок в воду, и капитан катера дал длинный прощальный гудок. Долго стояли у борта, смотря на уплывающий венок. Рассказывали по очереди истории и про Славу, и про Сашу, и истории эти из торжественных неумолимо перерастали в интересные и весёлые. Маша сначала не осуждала, нет, но удивлялась, как они даже смеются, но потом поняла, что да – именно так и правильно, именно такой след и должен оставлять за собой человек: не из горя, печалей и вздохов, а из радости и смеха, а горе и печаль отлично могут уместиться на венке и плавать себе по морям да океанам сколько им влезет.

И Миша тоже рассказывал: одну уморительную историю про то, как Слава купил себе какие-то шикарные ботинки, а Миша с друзьями заставил его их обмывать, и они потратили в ресторане денег в пять раз больше, чем стоили те ботинки, которые, в итоге, развалились через два месяца, но зато то как они их обмывали, вспоминали потом долго! И про Машу тоже рассказывал (посмотрел на неё, спрашивая разрешения – она утвердительно кивнула) и Миша рассказал, как в тот день, когда Слава познакомился с Машей, была отвратительная погода и Миша, проводив свою даму из театра, долго не мог взять такси и приехал домой промокший до костей, промёрзший до дна и злой, напился парацетамола, чтоб не заболеть и лёг спать, но тут прибежал Слава и он был так возбуждён, так счастлив, что носился по квартире и не мог найти себе места и всё время тормошил Мишу, чтоб тот немедленно встал и выслушал его: так много счастья, говорил Слава, так много надежд и радужных ожиданий, что я непременно должен ими поделиться, иначе лопну, а ты, чёрствый Миша, как сухарь, а называешься ещё моим другом, и если немедленно не встанешь, то весь оставшийся отпуск вынужден будешь отчищать с поверхностей квартиры ошмётки моего богатого внутреннего мира. И Миша встал – так заразительна была радость Славы, и достал из специального шкапчика бутылку армянского коньяка с выдержкой чуть не в пятьдесят лет, и они пили этот коньяк из чайных чашек (не хотели лезть за бокалами и будить маму), но мама всё равно проснулась, потому что Слава не мог говорить тихо и, захлёбываясь от восторга, рассказывал Мише, какая Маша красавица, какой Егорка умница и как они хорошо провели время. И мама возмутилась, что они пьют коньяк для торжественных случаев, даже не разбудив её, непосредственную владелицу этого коньяка, и ну-ка, дайте мне немедленно чашку, да кому нужны эти бокалы, не каждый день в их доме любовь рождается, бокалы слишком чопорны для такого случая, а вот чайные чашки – в самый раз!

Маша, слушая рассказ, снова плакала, но слёз своих не стеснялась, хотя прежде проявление крайних эмоций на публики не допускала, – вокруг неё плакали многие женщины и некоторые мужчины тоже тёрли глаза, жалуясь на солёные брызги волн. После этого стало легче и Маша подумала, что Миша был прав вчера, когда не сказал ей про дачу – она точно отказалась бы, а теперь ни секундочки не жалеет, что согласилась и, конечно же, поедет с ними.

Сбор объявили на площади у вокзала в Пушкине, на тот случай, если кто отстанет, но все так и прибыли туда дружной гурьбой и оттуда уже направились на дачу, которая оказалась на поверку не то сарайчиком с раздутыми амбициями, не то маленькой избёнкой в полтора этажа (на чердаке у старпома была оборудована спальня, и на этом основании он называл его мансардой). Небольшой участок в шесть соток был ухожен, и во дворе стоял уже мангал. Мужчины дружно взялись за работу, попросив женщин и детей не путаться под ногами, а погулять в лесу и у ручья часа два. Егорке, на правах новенького, выдали самый настоящий сачок и велели наловить к десерту бабочек и кузнечиков.

– Вы что, – удивился Егорка, – будете есть бабочек?

– Нет, – успокоил его кто-то из старших детей, – это они так над нами шутят. Мы же дети.

– Вы только не напейтесь тут без нас! – строго наставляла жена старпома.

– Обижаешь, душа моя, мы обязательно напьёмся! Непременно и в стельку, но только вы этому никак не сможете помешать! В сад! Будьте добры, – в сад!

Далеко не уходили и гуляли тут же, в чахлом лесочке и небольшом поле сразу за дачей. Машу без внимания не оставляли, но и какой-то навязчивости, как бывало с ней не раз в незнакомых компаниях, она не ощущала. Маша вообще не любила незнакомых людей, особенно когда те собирались компаниями и она в них по какой-то причине присутствовала, томясь лишь одной мыслью в таких ситуациях – ну когда уже можно будет отправиться домой. Тут же, не прошло и полдня, а уже казалось, что почти всех их она хорошо знает, хотя имен и половины пока не выучила. Маша наблюдала за мужчинами, как те, разделившись на группы, ловко орудовали во дворе: кололи дрова, разжигали мангал, сколачивали из досок длинный стол, выносили на двор продукты, резали, смешивали, раскладывали и спорили, кому лучше доверить мясо. Она узнала, что ей здесь все ужасно рады и многие уже слышали о ней заранее и ждали их с Егоркой у себя, но сейчас, хоть так и сложилось, Маше не следует терять с ними связь и, даже наоборот, нужно всячески поддерживать, потому как они смогут помочь и ей и Егорке, вон уже какой большой и скоро поступать, а связи не там, так там, но имеются и чего всё тянуть одной, когда вон – можно всем колхозом. А может, всё-таки, она решится и приедет к ним? Там всё легко вообще устроить, а, по факту, и стаж северный и денег побольше, ну да, ну климат, ну полярная ночь совсем не подарок, но быстро привыкаешь и, что главное, никогда не потеряешься, не будешь один (только если сам этого не захочешь) и любой человек, с которым ты будешь знакомиться уже что-то будет знать о тебе ещё до знакомства, а ты – о нём. И это – хорошо, да и детям – все рядом, друзей куча, а на лето можно выезжать, да вот в тот же Ленинград, чтоб совсем не одичать без цивилизации, но вот они, сколько тут, месяца ещё нет, а уже нет-нет, да и потянет назад. Странно всё это звучит, но работает без сбоев.

Женщины разговаривали с ней и по очереди и вместе, и Маша даже и вправду начала думать, что да, мысль вполне хорошая, ну а почему бы всё не поменять в своей жизни, что терять-то, когда по факту и терять-то нечего?